Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы
Шрифт:
Карол Пекар был как лесная улитка, лишившаяся домика, меланхоличный и беззащитный, ему необходимо было кому-то довериться и излить душу, хотя он в этом не хотел признаться, считая за некоторую слабость, не лишенную, впрочем, и хорошей стороны. А в лице Гутфройда приличный посетитель всегда находил внимательного слушателя. Пекар вздохнул:
— Когда у человека вдруг рухнет все, на чем он строил жизнь, годы и годы, он перестает верить людям и самым простым вещам… Близкие знакомые и сотрудники видят в нем только паразита и сторонятся его, точно он какой-то вирус гриппа.
Скорбь, поначалу весьма неопределенная, сейчас греет; она подняла его на высоты познания, и он может ясно формулировать свои мысли и чувства, конечно, подернутые фиолетовым туманом трагизма бытия.
— Например, такая вот пчелка, — подсовывает ему пример Гутфройд. — Ползает по потолку вверх-вниз. Разве ее понимает кто-нибудь? Я или вы? Я говорю «пас» и «готов», не знаю, как вы. Неизвестно, есть ли у нее сердце, легкие, желудок и прочие нужные для того самого вещи. И кто поручится, может, она сама нас эксплуатирует? Вот в чем штука!
Пекар с интересом смотрит на владельца козы, и даже коза кажется ему теперь более общительной. В конце концов, он еще никогда не смотрел на пчелу с классовой точки зрения.
— А случалось с вами такое, — продолжает он, — что ни одна душа вам не верит и всюду вы наталкиваетесь на одно непонимание, зависть, иронию? Стояли вы на коленях перед закрытыми вратами, изо всех сил стараясь сохранить в уголке души тлеющий костерок решимости?
— Всякое бывало, — задумывается Гутфройд, ибо проблематика закрытых дверей и непонимания всю жизнь мотала его по разным дорогам. — Раз как-то в Браиле, вот была хохма так хохма, мы с боцманом на мостике как дураки стояли на коленях перед таможенниками, которые нашли у нас на барже под углем плащи болонья. Моя хата с краю, ничего не знаю, ввернул я им тогда. Другой раз на улице прямо перед «Мандерлой» я нашел австрийскую зажигалку, новехонькую, даже с кремнем. А на Райхардской, перед винным погребком, какая-то баба бухнулась на колени, дескать, она все в жизни упустила и где, мол, могла бы уже быть! Вот дуреха-то, всего-навсего опоздала на поезд в Лозорно. Туда же все время что-то едет, и чего такого она могла упустить?
— Но я верю, во мне что-то есть, клянусь богом, верю! — Карол Пекар повышает голос, после «смеси» ему хочется даже вдарить кулаком по столу, но воспитание удерживает. — Ну скажите сам, чем я хуже других?
— Хороший человек, мягкое сердце, шеф! Сразу видно! — оценивает его Гутфройд. — Как мой кореш, тоже такое мягкое сердце. Воровал в «Харитасе» в столовой хлеб и скармливал лошадям. Так одна почтовая кобыла откусила ему ухо.
Еще раз он пытливо осматривает несчастного Пекара и приступает наконец к тому, что у него давно вертится на языке.
— Если ты думаешь, что ты никудышный, купи козу. В деревне Рачишдорф была одна баба, так, когда она сыграла в ящик, у нее в доме оказалось шестьдесят кошек. Саанская коза, хорошая дойная коза, шеф. Одна цепочка стоит крон десять.
— Зачем мне коза! — машет Пекар рукой. — Меня с молока проносит.
— Как это зачем? Кто может знать зачем! — принимается за уговоры Гутфройд. Пекар кажется ему верным платежеспособным кандидатом в покупатели. — Не спрашивай зачем, бери! Глупый, кто дает, еще глупее, кто не берет! Такой козы не увидишь даже в зоопарке. Семейная память! Во всем городе нет другой такой козы, даже в Дорнкапле. Когда вечером прогуляешься с ней по корсо, о тебе напишут даже в «Вечернике».
— Не преувеличивайте… — слабо сопротивляется Пекар.
— Если бы мне не нужно было платить долги чести и квартплату, ни за что бы ее не отдал. Я дурак, что отдаю ее. Вынь двадцать крон, и она твоя. Накинь еще пять за цепочку. Она вечная, коза сдохнет, цепочка пригодится. Откуда мне знать для чего, ну хотя бы для велосипеда. Чтобы его не сперли. И пятьдесят грамм «боровички», чтобы запить сделку… И еще одну сигаретку, шеф…
3
МАЛЕНЬКАЯ НОЧНАЯ СЕРЕНАДА
До чего же завистливы люди, ужас! Карол Пекар осознал это сразу же, когда в вечерних сумерках, выписывая ногами кренделя, отправился на работу, ведя на цепочке козу. Что-то здесь не так, преследовала его назойливая мысль. Ведь он купил козу по доброте сердечной. Разве это не ясно? В знак благодарности за чуткое внимание к его исповеди. Этот человек протянул ему руку помощи, когда он оказался в состоянии духовного кризиса. Какое имеет значение, были ли у этой руки чистые ногти и то, что сжимала она в пальцах конец цепочки?
Но такого, такого он не ожидал. Столько зависти. Никто из проходящих не упустил случая щегольнуть своим убогим остроумием. Нежданно-негаданно Пекар стал мишенью остряков-самоучек, представлявших самые разные поколения и слои общества. Раньше он бы ни за что не поверил, что в солидных и степенных с виду личностях может кипеть яд иронии и сарказма. Ну а вот этот пенсионер, который от изумления чуть не вывалился из окна, не воображает же он себя Бернардом Шоу, когда вопит на всю улицу:
— Куда волочишь бородатого сеттера?
В ту же минуту, как в барометре с куколками, в соседнем окне появляется старуха, да что там старуха — ядовитая карга, и, с наслаждением шепелявя, радостно подключается к обсуждению необычайного явления на государственной дороге:
— Так это он его волочит, не видишь, что ли? А хулиганы на перилах крыльца читальни:
— Ребя, рогатый фокс!
— Сколько горючего потребляет на сто километров?
— Дурья башка! Это охотничья коза! С ней ходят на лисиц!
А какой-то отец семейства даже поднял своих двояшек на руки, чтобы им лучше видеть, и чуть не километр следовал за Пекаром по тротуару. Двояшки всю дорогу верещали как резаные:
— Дяденька укротитель, дяденька укротитель, не бейте поросеночка! Дяденька укротитель, дяденька укротитель, поросеночек хороший!
У Пекара и без того хватало проблем: он никак не мог решить, вести ему козу по мостовой или по тротуару. На тротуаре его могла бы оштрафовать санинспекция, на мостовой — ГАИ, дескать, сумерки, а у козы нет даже отражателей.
Можно ли любить человечество, если оно развлекается на твой счет? Можно ли верить ближнему, если у тебя в ушах еще не затихли вопли двояшек, а ты уже снова вынужден слушать наглые реплики! Хоть бы они были остроумными, хоть бы в них была малая толика фантазии! Однако наибольший успех выпал на долю дурацкой реплики: