Чехов Том четвертый
Шрифт:
– Сто сорок четыре тысячи.
– Н-да, сумма! Да, действительно, Сибирью история пахнет… Этак девчонка может ни за грош пропасть. В таком случае нечего делать, бог с вами…
Милкин свободно вздохнул и потянулся к шляпе…
– Впрочем, - продолжал Кондрашкин, немного подумав, - если Настенька вас любит, то она может за вами туда следовать. Что за любовь, ежели она жертв боится? И к тому же, Томская губерния плодородная. В Сибири, батенька, лучше живется, чем здесь. Сам бы поехал, коли б не семья. Можете делать предложение!
«Экий черт несговорчивый!– подумал Милкин.–
– Но это не все… - продолжал он вслух.– Меня будут судить не за одну только растрату, но и за подлог.
– Все равно! Одно наказание!
– Тьфу!
– Чего это вы так громко плюете?
– Так… Послушайте, я вам еще не все открыл… Не заставляйте меня высказывать вам то, что составляет тайну моей жизни… страшную тайну!
– Не желаю я знать ваших тайн! Пустяки!
– Не пустяки, Кирилл Трофимыч! Если вы услышите… узнаете, кто я, то отшатнетесь… Я… я беглый каторжник!!.
Кондрашкин отскочил от Милкина, как ужаленный, и окаменел. Минуту он стоял молча, неподвижно и глазами, полными ужаса, глядел на Милкина, потом упал в кресло и простонал:
– Не ожидал… - промычал он.– Кого согрел на груди своей! Идите! Ради бога уходите! Чтоб я и не видел вас! Ох!
Милкин взял шляпу и, торжествуя победу, направился к двери…
– Постоите!– остановил его Кондрашкин.– Отчего же вас до сих пор еще не задержали?
– Под чужой фамилией живу… Трудно меня задержать…
– Может быть, вы и до самой смерти этак проживете, что никто и не узнает, кто вы… Постойте! Теперь ведь вы честный человек, раскаялись уже давно… Бог с вами, так и быть уж, женитесь!
Милкина бросило в пот… Врать дальше беглого каторжника было бы уже некуда, и оставалось одно только: позорно бежать, не мотивируя своего бегства… И он готов уж был юркнуть в дверь, как в его голове мелькнула мысль…
– Послушайте, вы еще не все знаете!– сказал он.– Я… я сумасшедший, а безумным и сумасшедшим брак возбраняется…
– Не верю! Сумасшедшие не рассуждают так логично…
– Стало быть, не понимаете, если так рассуждаете! Разве вы не знаете, что многие сумасшедшие только в известное время сумасшествуют, а в промежутках ничем не отличаются от обыкновенных людей?
– Не верю! И не говорите!
– В таком случае я вам от доктора свидетельство доставлю!
– Свидетельству поверю, а вам нет… Хорош сумасшедший!
– Через полчаса я принесу вам свидетельство… Пока прощайте…
Милкин схватил шляпу и поспешно выбежал. Минут через пять он уже входил к своему приятелю доктору Фитюеву, но, к несчастью, попал к нему именно в то время, когда он поправлял свою куафюру после маленькой ссоры со своей женой.
– Друг мой, я к тебе с просьбой!– обратился он к доктору.– Дело вот в чем… Меня хотят окрутить во что бы то ни стало… Чтобы избегнуть этой напасти, я придумал показать себя сумасшедшим… Гамлетовский прием, в некотором роде… Сумасшедшим, понимаешь, нельзя жениться… Будь другом, дай мне удостоверение в том, что я сумасшедший!
– Ты не хочешь жениться?– спросил доктор.
– Ни за какие коврижки!
– В таком случае не дам я тебе свидетельства, - сказал доктор, трогаясь за свою куафюру.– Кто не хочет жениться, тот не сумасшедший, а напротив, умнейший человек… А вот когда захочешь жениться, ну тогда приходи за свидетельством… Тогда ясно будет, что ты сошел с ума…
ГОСТЬ
(СЦЕНКА)У частного поверенного Зельтерского слипались глаза. Природа погрузилась в потемки. Затихли ветерки, замолкли птичек хоры, и прилегли стада. Жена Зельтерского давно уже пошла спать, прислуга тоже спала, вся живность уснула, одному только Зельтерскому нельзя было идти в спальную, хотя на его веках и висела трехпудовая тяжесть. Дело в том, что у него сидел гость, сосед по даче, отставной полковник Перегарин. Как пришел он после обеда и как сел на диван, так с той поры ни разу не поднимался, словно прилип. Он сидел и хриплым, гнусавым голосом рассказывал, как в 1842 г. в городе Кременчуге его бешеная собака укусила. Рассказал и опять начал снова. Зельтерский был в отчаянии. Чего он только ни делал, чтобы выжить гостя! Он то и дело посматривал на часы, говорил, что у него голова болит, то и дело выходил из комнаты, где сидел гость, но ничто не помогало. Гость не понимал и продолжал про бешеную собаку.
«Этот старый хрыч до утра просидит!– злился Зельтерский.– Такая дубина! Ну, уж если он не понимает обыкновенных намеков, то придется пустить в ход более грубые приемы».
– Послушайте, - сказал он вслух, - знаете, чем нравится мне дачная жизнь?
– Чем-с?
– Тем, что здесь можно жизнь регулировать. В городе трудно держаться какого-нибудь определенного режима, здесь же наоборот. В девять мы встаем, в три обедаем, в десять ужинаем, в двенадцать спим. В двенадцать я всегда в постели. Храни меня бог лечь позже: не отделаться на другой день от мигрени!
– Скажите… Кто как привык, это действительно. Был у меня, знаете ли, один знакомый, некто Клюшкин, штабс-капитан. Познакомился я с ним в Серпухове. Ну-с, так вот этот самый Клюшкин…
И полковник, заикаясь, причмокивая и жестикулируя жирными пальцами, начал рассказывать про Клюшкина. Пробило двенадцать, часовую стрелку потянуло к половине первого, а он все рассказывал. Зельтерского бросило в пот.
«Не понимает! Глуп!– злился он.– Неужели он думает, что своим посещением доставляет мне удовольствие? Ну как его выжить?»
– Послушайте, - перебил он полковника, - что мне делать? У меня ужасно болит горло! Черт меня дернул зайти сегодня утром к одному знакомому, у которого ребенок лежит в дифтерите. Вероятно, я заразился. Да, чувствую, что заразился. У меня дифтерит!
– Случается!– невозмутимо прогнусавил Перегарин.
– Болезнь опасная! Мало того, что я сам болен, но могу еще и других заразить. Болезнь в высшей степени прилипчивая! Как бы мне вас не заразить, Парфений Саввич!
– Меня-то? Ге-ге! В тифозных гошпиталях живал - не заражался, а у вас вдруг заражусь! Хе-хе… Меня, батенька, старую кочерыжку, никакая болезнь не возьмет. Старики живучи. Был у нас в бригаде один старенький старичок, подполковник Требьен… французского происхождения. Ну-с, так вот этот Требьен…