Чехов в школе
Шрифт:
«Длинные и прямые, как лагерная линейка, улицы, маленькие домики, с подслеповатыми окнами и неизменными ставнями, за которыми, кажется, остановилась и замерла жизнь, нагоняют тоску. Редкие прохожие точно сами конфузятся своего появления на улице, нарушающего общую мертвую тишину».
Чехов любил Таганрог как город, в котором прошли его детство и юность, в котором знакомо ему абсолютно все, и в то же время говорил, что «не встречал места более скучного».
«Я любил свой родной город. Он казался мне таким красивым и теплым! Я любил эту зелень, тихие солнечные утра, звон наших колоколов; но люди, с которыми я жил в нашем городе,
В 1887 г. он пишет из Таганрога сестре Марии Павловне: «Мне живется так себе. Было бы скучно, если бы все окружающее не было так смешно».
И дальше: «Погода великолепнейшая, но людишки... бррр!».
Во время этого же посещения Таганрога он пишет в письме к Лейкину: «60000 жителей занимаются только тем, что едят, пьют, плодятся, а других интересов никаких. Куда ни явишься, всюду куличи, яйца, сантуринское, но нигде ни газет, ни книг...».
А вот что пишет Чехов в письме к Иорданову в 1901 году: «Я недавно, в конце февраля, видел на пароходе одного та-ганрожца, познакомился с ним, он рассказывал мне, а я едва не бросился в море с отчаяния, со скуки».
Ю. Соболев утверждает, что провинциальную Россию Чехов знал только по Таганрогу, «городу, в котором тоскуют три сестры, жиреет доктор Ионыч, страдает Михаил Полозов и где, как символ косности, царит учитель Беликов, страшный «человек в футляре», - это все тот же Таганрог чеховского детства и юности».
Если Соболев здесь прав, то только отчасти. Чехов не мог не знать провинциальной России, так как в Москве он жил очень мало, а в Ялте - в конце жизни. Остальное время он прожил именно в «провинциальной» России. Разве Мелихово - это не провинция? А будучи попечителем серпуховских школ, разве не сталкивался он с провинциальной жизнью учителей, с реакционной политикой министров Толстого и Делянова?
Не только таганрогский материал лег в основу рассказа «Человек в футляре». Главное здесь - в общерусском характере написанного. И какой бы город ни был описан в «Человеке в футляре», будь то Таганрог, Серпухов, Мелихово и т. д., он является прообразом всей бюрократической царской России, «страны казенной», как говорил Чехов. Такая страна могла породить гимназии с казенным духом и формализмом могла породить «человека в футляре».
В результате сообщения учителя и учащихся было выдвинуто три положения:
1. Образ Беликова воплотил в себе некоторые черты реальных прототипов.
2. Образ Беликова - это обобщение исторических и социальных черт того времени.
3. Образ Беликова - обобщение, представленное в конк ретном сатирическом облике.
Раскрывая эти положения, учитель привел учащихся к выводу, что Чехов обобщил черты не только внешней футлярности, он проник вглубь этого социального явления, он показал, что за этим ножичком в чехле, черными очками скрывается стремление уйти в футляр старых укладов жизни и не просто спрятаться от нового, а ожесточенно противостоять ему. Это чувствуется во всем, даже в знаменитой формуле, где вначале как будто идет признание, что «это было бы хорошо, да как бы чего не вышло». Это видим мы и в поступках самого Беликова, который решил жениться, шаг для него противоестественный, но при этом повел наступление против Вареньки и Коваленко, по его мнению, нарушающих правила этого старого уклада жизни, рыцарем которого он был.
За
Меньшиков, Дьяконов и другие были для него лишь отправным материалом для взлета его творческой фантазии: точная и глубокая чеховская мысль выделила в них то главное, что требовало немедленного разоблачения, что проникало собой современную жизнь, чго мешало ее развитию, выделил эти черты футлярности как социально-исторического явления и воплотил при помощи творческой фантазии, мышления в совершенно новый, бесконечно своеобразный образ Беликова. Беликов - это явление жизни и вместе с тем создание Чехова, создание своеобразное, сделанное при помощи преувеличения, заострения определенных черт, но вместе е тем не потерявшее своей реальной основы.
Этот неприятный человечек «со своими темными очками на бледном, маленьком лице - маленьком лице, как у хорька», с поднятым воротником, в калошах и под зонтиком превратился под пером Чехова в своеобразный символ ограниченности, тупости, страха и враждебности по отношению к жизни.
Он стал в силу этого оружием борьбы в руках новых сил. Творчески воссозданный писателем с целью обличения социального зла в определенный исторический период, он стал в руках гениального Ленина средством политической борьбы в этим социальным злом, открытым в форме художественного образа всем, кто раньше этого не видел. В 900-е годы первой русской революции футлярность мешала народному движению, поэтому Ленин использует в своих речах чеховский образ, раскрывая его социально-историческую глубину и емкость.
Выступая против реакционной интеллигенции в 1904 г. (В. И. Лении. Внутреннее обозрение, соч., том. IV, стр. 316), Ленин обвиняет ее в приверженности к «низкопоклонству и бумажному отношению к делу», подобно тому, как это имело место у чеховского человека в футляре.
Выступая с критикой позиции Плеханова в статье «Не надо было браться за оружие!», В. И. Ленин в 1907 г. смеется над этой поистине футлярной точкой зрения, он считает, что только человекам в футляре не понять революционной романтики, не понять тех, кто пытается штурмовать небо.
В. И. Ленин в работе «Близкий разгон Думы и вопросы тактики» издевается над филистерской позицией партии кадетов, пытающихся спрятаться от народного движения. Кадеты, по мнению В. И. Ленина, ведут «бесподобную политику по отношению к Государственной думе: «Сказать: «выражаю недоверие» - неосторожно. Надо беречь Думу. Сказать: «Не выражаю доверия» - это можно. Ну, разве ж это не политические «человеки в футляре»? Разве это не филистеры, которые перед лицом неминуемо надвигающейся бури надвигают себе на глаза свой ночной колпак и твердят: мы осторожны... мы бережем... Вы бережете свой филистерский колпак, и ничего более, почтенные рыцари «народной свободы» (В. И. Ленин. Предисловие к русскому переводу писем К. Маркса к Кутельману, соч., том X, стр. 365) .