Чекист
Шрифт:
Мите вдруг стало его жалко.
— Слушай, Петр, брось ты своих анархистов, честное слово! Вот я первый раз в вашей федерации. Но знаешь, это все похоже на комедию: часовые, которые никого не охраняют, бабье, какие-то уголовники... У нас тут рассказывали про это общежитие целые легенды — я не верю. Просто думаю, делать им нечего, так играют в казаков-разбойников... Ведь среди вас есть хорошие люди. Гарусов, например, в Бежице. Помнишь? Тебя я хорошо знаю, знаю, что ты порядочнее тысячи других. Но за вами же черт знает какой сброд бегает. Александр вчера поймал двух ваших на рынке — сбывали барахло!
—
— Ты говоришь ерунду, — спокойно сказал Митя. — Лучше бы взялся за полезное дело. Сейчас организуем продотряды. Давай вместе поедем! Петя!
Петр вскочил.
— Ага, теперь над мужиками насильничать! Это я говорю ерунду? Продали революцию! Государство создаете. В армии выборность прикончили — комиссаров поставили.
Митя тоже встал.
— Постой, что ты сваливаешь все в одну кучу? Значит, по-твоему, твердая власть не нужна? Дисциплина не нужна? Армия не нужна? Так ведь немцы прут! Каледин на Дону хозяйничает! Меньшевики и эсеры на каждом шагу ножку подставляют! Мы из последних сил бьемся. А вы тут устраиваете детские представления. И, по-твоему, это мы продаем революцию?
Они стояли друг против друга, наклонив головы, со злыми глазами, сжав кулаки.
— Фокинскую болтовню повторяешь! — усмехнулся Петр, как-то странно, искоса поглядывая на него одним глазом поверх своего носа. — Когда-то я верил, что ты вырастешь, сумеешь своим умом жить, а не повторять чужие мысли, станешь революционером! — Петр говорил горячо. И Мите временами казалось, что он снова видит перед собой того Петра, чистого, пылкого и наивного, который три года назад апрельской ночью прощался с ним в Бежице. — Как вы не понимаете, что вся эта мышиная возня, эти трескучие резолюции, дипломатия с Германией, игра в великую державу — все это ни к чему! Если хочешь знать, никакого значения для будущего человечества не имеет, объявит себя Каледин императором Дона или нет! Это только людям глаза замазывать, отвлекать, чтоб они не видели того, что делается у них под носом!
— Но, Петр, что же тогда важнее всего для будущего человечества?
— Свобода личности! Свободная душа свободного человека! — пылко произнес Петр. — Пойми, революция была не для того же, чтоб Рябушинский стал нищим, а вместо него в особняке стал обжираться я или ты. Революция освободила душу человека, его личную инициативу, его человеческое достоинство. Человек понял, что только он сам для себя — власть, и совесть, и суд!
— Ты идеалист, Петя! — с удивлением и жалостью сказал Митя.
— Вот как, научился вывески навешивать, — желчно ответил Петр. — Зато вы — материалисты. Мы, идеалисты, создаем свободных людей. А вы, материалисты, набиваете до отказа тюрьмы и воспитываете новых тюремщиков!
— Знакомая песня! Может, еще и непротивление злу? А «свободная личность» в золотых погонах тем временем будет стрелять из-за угла в пролетарских вождей! Резать ремни из спин красногвардейцев. Жечь и грабить. И кончится все это таким кулаком, какого еще не бывало на Руси!
Они оба замолчали и молчали долго, не зная, что еще сказать друг другу.
— Что же вы собираетесь предпринять, чтоб доказать свою правоту? — спросил наконец Митя.
Петр настороженно посмотрел на него, разделяя
— Предпринимать? Ничего. Абсолютно. — И добавил со своей двойственной интонацией: — История нас рассудит.
Они опять помолчали.
— Долго еще пробудешь в Брянске? — спросил Митя.
— Нет-нет! — быстро ответил Петр. — Я сегодня же уезжаю. — Он зачем-то показал железнодорожный билет.
Митя помедлил, не зная, как проститься; внезапно уступил внутреннему порыву и протянул Петру руку. Тот пожал крепко и продолжительно. Неожиданно сказал:
— А хорошо, черт возьми, жили мы с тобой в Бежице! — повлажневшими глазами посмотрел куда-то на потолок. И не двинулся, чтобы его проводить.
Дома вечером Александр, ложась, словно невзначай спросил Митю:
— Как тебе Петр понравился?
Митя, укрывшись было с головой, выглянул из-под шинели.
— А ты уже знаешь!
— Ну, как они там живут в своей федерации? — вместо ответа продолжал Александр.
— Кто их знает!.. Спят, едят... — сонно говорил Митя, думая о Петре.
— Ты не видел, ящики им какие-нибудь привозили сегодня?
— Слышал, что-то таскали по коридору. Добров там был, говорил, какие-то игрушки привезли.
— А больше ничего не заметил?
— Как будто... А что? — наконец заинтересовался Митя.
— Да нет, ничего. Спи, — сказал Александр и пошел гасить свечку, осторожно ступая босыми ногами по холодному полу.
В темноте уже Митя спросил:
— Ты что, думаешь, они затевают что-нибудь серьезное? — И, вспомнив слова Петра, успокоенно ответил: — Нет, предпринимать они ничего не будут, мне Петр сказал. А так, верно, поговорят! Листовки, газеты раздадут. Чудаки! — засыпая, вздохнул Митя.
— Ладно, ладно, спи, святая простота! — сказал Александр и заскрипел пружинами, устраиваясь.
На следующий день к вечеру в исполком собрались почти все коммунисты города. В кабинете у Фокина заседал большевистский уком. Председатель Брянской чека Александр Медведев докладывал, что анархисты сегодня ночью поднимут в городе восстание. Центром восстания явится так называемый генеральский дом на Покровской горе. В этом доме раньше жил начальник Брянского Арсенала. Одновременно значительная вооруженная группа должна напасть на тюрьму и освободить заключенных. К утру намечено занять здание Совета и другие учреждения. В нескольких домах, принадлежащих анархистам, устроены склады оружия. Предполагается, что, как только Брянск будет захвачен, сюда приедут видные деятели анархистов из Москвы и других городов для создания на Брянщине Свободной анархической республики. В течение двух дней здесь находился представитель московских анархистов для координации действий. Восстание должно начаться ровно в полночь.
Уком решил организовать наиболее сознательных рабочих. Один из старых подпольщиков и соратников Фокина, Григорий Панков, вызвался пойти за помощью в Арсенал. Представителям Бежицкого комитета было поручено нейтрализовать местных анархистов и в случае необходимости идти Брянску на помощь.
Из Совета вышли часов в десять вечера. Луны не было — темнота непроглядная.
Разделились на две группы. Одна ушла к тюрьме, другая направилась к Покровской горе.
Митя шагал рядом с братом и Фокиным. В руке он сжимал рукоятку нагана.