Чекист

Цессарский Альберт Вениаминович

Александр помрачнел.

— Цеховский скрылся в день моего возвращения от Дзержинского. Упустили мы его...

— А Тая?

— Хрусталочка здесь. Я несколько раз говорил с ней... Она ничего не знает, действительно ничего. Цеховский и ее обманул. Я убежден, что он был серьезной фигурой. Очень хитрый и осторожный...

Митя решил повидать Таю, откровенно поговорить с ней. Но через несколько часов после вступления в должность, даже не заглянув домой, он уже мчался с конным отрядом в Дубровку, где в бывшем монашеском ските стояла банда анархиста Емельянова.

Банд на Брянщине было тогда немало. Они

скрывались в лесах, останавливали поезда и обозы, грабили прохожих, жгли села, орудовали даже в городах. Первые полгода чекистской деятельности Мити прошли в непрерывной погоне за бандитами, в стычках, ночных засадах, бешеной скачке по всей губернии, поездках в Полесье, куда бандиты уходили на передышку.

Только осенью, когда закончилась война с Польшей, когда губерния была очищена от банд, Митя разыскал Таю в Бежице.

Она жила одна. Тимоша служил в Красной Армии где-то на юге. Отец ее умер. Тетка до сих пор находилась под следствием, как хозяйка квартиры, где у анархистов была явка.

Тая кормилась шитьем. Когда вошел Митя, она сидела, склонившись над работой. Митя с любопытством разглядывал ее. Похудела. Побледнела. Но все такая же милая... Она обрадовалась ему. Вскочила. Бросилась угощать чаем. Перетирая чашки, все посматривала на него через плечо и улыбалась.

И вот они снова сидят друг против друга. Когда вспоминают прошлое, глаза ее ласково лучатся сквозь ресницы. Когда же он спрашивает о Владиславе, она говорит спокойно:

— Да, да, уехал, неизвестно куда. Простился со мной, сказал, что надолго. Я думала, по службе. Оказывается, нет, по своим делам... Уехал, Митя.

— Какие же у него свои дела, Тая? Неужели ты никогда ничего не замечала, не спрашивала?

— Нет, никогда.

— Но он поручал тебе... что-нибудь? Передать записку, или устно? С кем-либо встретиться? Разыскать кого-нибудь?

— Нет.

— А в монастыре?

Тая с удивлением взглянула на него.

— Вот и брат твой меня спрашивал. Дался вам монастырь! Владислав просил отнести туда какую-то бумажку от Совета, о поставках овощей, кажется... А какое мне дело до этого! Я и не спрашивала.

— Ну, хоть о служебных своих делах он тебе рассказывал?

— Никогда.

— О чем же вы с ним разговаривали? — удивился Митя.

Она потянулась, закинула руки за голову, сказала с тихим смехом:

— О чем? Ни о чем...

И он задает вопрос, который раньше был для него невозможен, а теперь так легко слетает с губ:

— Ты любишь его, Тая?

Она перестает улыбаться и очень серьезно, очень честно говорит:

— Да. Я всегда любила его. Даже в то лето... когда приехала из Москвы одна... и мы гуляли с тобой, уречки...

Он с удивлением отмечает, что может спрашивать ее обо всем.

— За что же ты его любишь?

Она отвечает не сразу. В какой-то полудреме, покачиваясь на стуле, смотрит перед собой, тень улыбки скользит по ее белому личику с тонкими голубыми жилками у подбородка.

— Подумать только, почти шесть лет прошло, как он впервые сюда приехал, к тете погостить... С ним был мрачный усатый человек, который напророчил мне такую счастливую, такую веселую, такую легкую жизнь! А Владик подошел тогда ко мне и сказал: «Все это я тебе дам!» И я поверила. Он мне потом всегда это повторял. Все тяжелые

годы, когда кругом голод, грязь, кровь, ужасы и бедность, бедность... Даже в последний раз, прощаясь, он мне опять сказал эти же слова. И я верю ему, Митя! Не знаю, какие у него там дела. Ты и твой брат спрашиваете, не помогала ли я ему. В чем? Не знаю. Может быть, он как-то сумел так сделать, что я невольно ему помогла — вот устроиться в Брянске в Чека... Наверное, я была ему нужна. Может быть, тот усатый, мрачный поляк нарочно хотел меня взбаламутить. Да, да, конечно, я была им нужна. Но какое это имеет значение? Что бы ни было у них на уме, Владик любит меня, одну меня, уж это я знаю твердо. По секрету скажу, я даже уверена, все, что он делает в эти последние годы, он делает ради меня. И вот увидишь, он приедет за мной! Тебе смешно, что я так уверена? Но скажи, разве кто-нибудь другой мог бы так, как он, — все только ради меня? Нет! Даже такой славный парень, как ты, не смог бы! Не обижаешься, Митя?

Вдруг она, озорно глянув на него, воскликнула:

— А знаешь, ведь один раз в жизни, один только разочек я заколебалась между ним и тобой. Он тогда надолго уехал, не писал. И я думала: что если забыл? И увидела тебя. Ты тогда хорош был, Митя! Стройный, красивый, сильный... Однажды мы встретились с тобой у нашего дома. Ты бежал к Тимоше. Какую-то вы там забастовку организовывали. Я хотела удержать тебя, сказать: «Брось все, останься со мной, пойдем на наш бережок». Если б ты остался, я бы пошла за тебя. Скажи, Митя, ты бы остался тогда со мной?

Митя вспомнил ту далекую мимолетную встречу с Хрусталочкой. Вот, оказывается, когда он ее потерял.

— Остался бы? — повторила она, со странной улыбкой глядя на него.

— Нет, — сказал Митя, подумал и снова сказал: — Нет, не остался бы.

Быстрым, деловым шагом шел он от Таи, и на улице ему дышалось легче и свободнее. Он думал о том, что прозрачная Хрусталочка его отрочества видится ему теперь из его далека, окутанного пороховым дымом, овеянного алым знаменем, из чудного, пропитанного потом и кровью далека, — видится теперь такой маленькой и такой ничтожной!..

В один из последних дней декабря партячейка Брянской чека на экстренном заседании утвердила коротенький список — трех коммунистов, добровольно уезжающих на работу в Донбасс. Перед отъездом Митя зашел к брату проститься. Поезд отходил ночью.

Александр сидел за письменным столом, склонившись над стопкой бумаг. Он внимательно читал какой-то документ с черным грифом «Секретно».

— Мне все не дает покоя один вопрос: с кем был связан Цеховский? — проговорил Александр, словно продолжая старый разговор с Митей. — Ты мне рассказывал, что впервые он приехал в Бежицу перед войной с каким-то угрюмым поляком...

Он показал Мите циркуляр Департамента полиции, датированный 26 февраля 1913 года. В нем сообщалось, что в ближайшее время в Россию предполагают прибыть выдающиеся деятели Польской социалистической партии.

— Пилсудский! — воскликнул Митя, прочитав приметы, перечисленные в циркуляре. — Худощавый, длинные усы, воспаленные глаза, угрюмый, одевается небрежно... Может быть, это он, Шура!

— Не знаю... Вряд ли... А впрочем, может быть, — проговорил Александр. — И значит, Цеховский был его агентом... Да, с ним еще предстоит борьба...