Шрифт:
Лев Василевский
ЧЕКИСТСКИЕ БЫЛИ
ЗДЕСЬ ПРЕДСТОЯЛО МНЕ НАЧАТЬ СЛУЖБУ
Влажный теплый
Наверное, дождь шел давно, быть может, неделю, может быть, больше. Город был вымыт им до умопомрачительного блеска, и каждый камень под ногами блистал первозданной чистотой… Здесь предстояло мне начать службу в органах ГПУ.
…Шел 1927 год. В ГПУ Аджаристана работал небольшой дружный интернациональный коллектив: русские, грузины, армяне, греки, латыши, эстонцы и даже один венгр из военнопленных, оставшийся в России после первой мировой войны. Чекисты приняли меня в свою среду, и спустя несколько дней я уже чувствовал себя равноправным среди них и с их помощью неплохо разбирался в местной обстановке.
У этой маленькой окраинной республики была своя история, стремительно протекавшая за последнее столетие. Еще в первой половине XIX века Аджаристан находился под властью турок, огнем и мечом насаждавших ислам. Но аджарцы, став мусульманами, сохранили свой родной грузинский язык и древние обычаи. В горах оставались развалины христианских храмов, напоминавших о былой вере предков.
В послереволюционные годы кто только не зарился на эту землю! Здесь были войска Турции, со своим отрядом высаживался один из немецких генералов. Затем пришли англичане. Недолго продержалась и власть грузинских меньшевиков. В июле 1921 года в Аджарии установилась Советская власть.
Батуми и его окрестности явились последним прибежищем для тех, кто в страхе уходил от наступавшей Красной Армии. Много осело здесь всякого темного люда, по разным причинам не успевшего или не сумевшего убежать за границу. Кого только не находили чекисты в Батуми и его пригороде!
„ВРАЧ" С КОНЦЕССИИ ЛЕНА — ГОЛЬДФИЛДС
Еще в поезде, когда я ехал из Москвы в Батуми, в моем представлении образ чекиста-пограничника рисовался этаким суровым великаном в костюме из черной кожи, с матросской бескозыркой на голове, на ленточке которой можно было прочесть название военного корабля старого царского флота. Боевые ремни крест-накрест и маузер в деревянной колодке на длинном ремне через плечо дополняли вид чекиста. Однако мой начальник Константин Осипов ничем не был похож на такого лихого воина. Физически слабый, болезненный, он не носил ни кожаного костюма, ни оружия на виду. Худое, бледное лицо оживляли проницательные, с лихорадочным блеском, серые глаза, внимательно смотревшие на людей. У Осипова был иронический склад ума. Он не упускал случая ехидно пошутить, но умел держать себя в определенных рамках: его ирония всегда была меткой, выраженной к месту, незлобной, и товарищи на него не обижались.
Большинство из нас, молодых людей, предпочитали носить военную форму, широкие пояса и портупеи, оружие в кобурах. Осипов же всегда был одет в хорошо сшитый штатский костюм, носил светлые рубашки и красиво повязанные галстуки. Он следил за своими руками, тщательно чистил ногти маленькими ножницами, которые всегда были при нем; ко всему он прикасался осторожно, как бы щупая, даже бумаги брал двумя пальцами, как если бы опасался запачкаться. В верхнем карманчике брюк он носил неуклюжие на вид старые часы-луковицу на толстой серебряной цепочке с ключиком для завода. С этой семейной реликвией, доставшейся ему от отца, Осипов никогда не расставался. Нас всех веселила процедура завода этих, как мы говорили, допотопных часов, и мы, подшучивая каждый раз над ним, пытались отыграться за всегдашнюю меткую остроту их хозяина в наш адрес. Но Осипов не смущался, продолжал осторожно, не спеша заводить свою «луковицу», на циферблате которой стояло название старой, широкоизвестной часовой фирмы «Павел Бурэ».
Нельзя сказать, чтобы Костя Осипов был уж очень общительным человеком, хотя по характеру работы большую часть времени ему приходилось проводить в нашем коллективе. Немногие свободные часы он посвящал семье — молодой жене и маленькой дочери. Он не участвовал в наших веселых рыбалках на прудах в запретной зоне между брустверами береговых батарей и берегом моря. На товарищеских вечеринках, когда нельзя было от них отказаться, он ничего не пил и совсем мало ел, а выслушав в свой адрес обычный за кавказским столом хвалебный тост, с насмешливым видом приподнимал свой бокал. И все же, несмотря на его кажущиеся странности и манеру шутить при каждом удобном случае, мы любили и уважали его.
Итак, первое время я побаивался Константина Осипова. Пожалуй, побаивался — это не то слово, чтобы определить мое отношение к нему. Вернее, я просто опасался его иронической манеры высказываться, его едких замечаний и как будто бы ехидного выражения лица, которое про себя называл мефистофельским.
С первых дней пребывания в чекистском коллективе и среди пограничников я все больше обогащался впечатлениями от рассказов о стычках на границе; разные необычные истории разжигали мое нетерпение принять участие в схватках, в поимке диверсантов и т. п. При каждом удобном случае я говорил о романтике нашей службы и порой с удивлением замечал, что мои рассуждения на эту тему вызывали у товарищей не столько одобрение, сколько удивление. При этом я ловил на себе прищуренные глаза Осипова.
Но вот наступил день, когда Осипов, позвав меня в кабинет, сказал:
— Сегодня ночью ты можешь принять участие в весьма интересной, не скрою, опасной операции. — При этом он испытующе кольнул меня своей мефистофельской усмешкой. — Работник ты молодой, опыта у тебя еще нет. Ничего зазорного не будет, если ты и откажешься.
В его глазах я видел лукавые огоньки. Хитрец знал, чем воздействовать на меня. Ну нет! Отказываться я не собирался, а упоминание об опасности только подзадорило меня.
— А что за дело? Где?
Игнорируя мои вопросы, Осипов спросил:
— Ты еще не обедал?
— Нет…
— Тогда пообедай и отправляйся домой до вечера. Выспись хорошенько. Дело займет всю ночь, придется полазить по горам.
— Да, но…
— Без «но»! Иди спать!
— Я хотел спросить, во сколько мне явиться?
— У тебя что, свидание с девушкой? Иди спать!
В этот момент в комнату Осипова зашел зампред ГПУ Сергей Александрович.
— О чем речь? — спросил он.
— Вот доброволец на сегодняшнюю ночную операцию, — при этом Костя ткнул пальцем в мою сторону.
— Ну-ну, — неопределенно произнес зампред и тяжело опустился на диван.
У меня не возникало больше вопросов. К тому же присутствие зампреда смущало меня, и я вышел из комнаты.
Плотно пообедав, я отправился спать, как приказал Осипов. В то время я еще с несколькими товарищами жил в небольшой частной гостинице, в которой мы занимали пять или шесть номеров, реквизированных, к великому неудовольствию хозяина, скрепя сердце терпевшего нас — бесплатных постояльцев.