Чекистские фантазии
Шрифт:
Спросил Голова:
— Почему большевиков все ненавидят?
— Тебе это очень нужно знать?
— Не очень, но не хочется быть слепым.
— Тогда снимай темные очки. Большевиков ненавидят потому, что они изменили привычный уклад жизни. Это пытались сделать Емельян Пугачев и Стенька Разин. У них не получилось, потому что в России были решительные правители и дворянство. Армия им подчинялась беспрекословно. А в итоге Разина и Пугачева властям выдала казацкая старшина, получившая привилегии от правительства. Что будет, если в молоко налить простой воды?
—
— Правильно. В России так и получилось. В учебу пошли разночинцы, которые за труды свои отмечались высокими орденами, дающими право на дворянство. Если бы они были бы такими же, как офицеры, вышедшие из солдат, возьмите литературный пример капитана Миронова, не пожелавшего присягнуть Пугачеву, то никакая сила не смогла бы совершить то, что случилось в России.
Большевики всколыхнули самую темную часть общества. Причем всколыхнули ее представители дворянства, как высшего, так и вышедшего из низов. Пепел Клааса стучал им в сердце. Ах, мы будем служить народу против царских сатрапов. Мы будем стрелять в генералов и в полицмейстеров, будем лить кислоту в лицо городовым, и вы с нами ничего не сделаете. И не сделали.
А большевики сейчас занимаются тем, что должен был делать мягкотелый царь и его министры. Почему большевики выпрыгивали из штанов, пытаясь убить Петра Аркадьевича Столыпина? Да потому что года через три крестьяне с вилами, а рабочие с совковыми лопатами ловили бы большевистских агитаторов и на тачках свозили на свалку истории.
Как все ругали Столыпина? А сейчас кто ругает большевиков? Почти все, но втихомолку и поодиночке, потому что в любой компании может быть наш человек, который нам расскажет, что и как. Даже Временное правительство могло бы обойтись без большого террора. Но ему хотелось править вместо царя. Сейчас пожинает плоды своего бездействия.
Лишение дворянских привилегий всех родственников революционствующих отпрысков увеличило бы грамотную прослойку обывателей России и уменьшило бы количество революционеров — их бы своими руками удавили эти родственники.
Брат цареубийцы Александра Ульянова не смог бы из мещанского сословия поступить в университет, он бы стал изгоем, этаким Челкашом в дырявых штанах. Чужой среди дворянского сословия и чужой среди простонародья. Все, спел песенку, сиди на шестке и не кукарекай.
Вот этим сейчас и занимаются большевики. Они победят и будут властвовать до тех пор, пока вожжи не отпустят, а как только отпустят, вот тогда и слетится прятавшееся по лесам и рядившееся в соловьев воронье, чтобы поклевать тухлятинки, отомстить за все годы вороньего существования. Ну, понял что-нибудь?
— Все понял.
— Ты понятливый мальчик и стремишься на мое место.
— Нет, нет, что вы!
— Не надо. Я тоже из мальчиков и был таким же, как и ты. Все выспрашивал учителя, а потом из-за его спины голос подал, соловьем запел и понравился. Стал учителем и тебя в мальчики взял.
— Учитель на вас сильно обиделся?
— Нет, потому что и он так же стал учителем из мальчиков. Судьба всех мальчиков быть учителями. Кому-то раньше, кому-то
— А без учителей нельзя?
— Нельзя. Иначе подлость возьмет верх и установит свою династию, и учителя этой династии будут следить за тем, чтобы добро не бросало свои семена повсюду.
— А вы учитель подлости или добра?
— Правду говорят, что ученики превзойдут своих учителей. Я пока учитель подлости. Но затем подлость будет сама перерастать в добро, и все учителя подлости будут учителями добра.
Каторжники станут дворянами и вельможами. Наденут мундиры и займут троны в губерниях. Вельможи возглавят воровские шайки и профсоюзы нищих. И всем эти будут руководить большевики. Они будут новосвященниками, и будут сеять доброе и разумное.
Учителям придется лавировать между ними, каждый раз сверяясь с новой библией, добро ли сделанное добро, может быть, это просто завуалированное зло. Большевики создадут такое общество, что даже тогда, когда их прогонят, ничего собственно и не изменится. На место большевиков придут другие, на кабинетах вельмож поменяют таблички и все пойдет свои чередом. Откуда я это знаю? Я это чувствую. И ты должен научиться чувствовать.
— Я чувствую. Я могу определить, где жарко, а где холодно. Я чувствую любовь и ненависть.
— Этого мало. Это самые примитивные чувства. Скажи еще, что ты чувствуешь, где сладко, а где горько. Ты должен иметь большие знания и чувствовать биение истории, знать, по какой дороге она пойдет, чтобы встречать ее с хлебом и солью, потому что эта дорога подсказана тобой, а не тащиться вслед за историей.
— История всегда непредсказуема и ее невозможно чувствовать, учитель.
— Не называй меня учитель. Вообще никак не называй. И перестань вызывать у меня симпатию. Твое дело писать и прятать написанное. Но если ты хочешь стать учителем, то это дело пяти минут. Донеси на меня. Сейчас как раз время. Из старых учителей остался один я. И учти, доносы это главное в той системе, которой мы служим. Не будет доносов, не будет и нас.
— Что вы? Я на вас никогда не донесу.
— Не зарекайся. Иуда тоже не хотел доносить на Христа, но так было нужно Богу. И Иуда пожертвовал своим добрым именем, чтобы слава Иисуса жила в веках, а его имя было символом подлости. Даже мы своим доносчикам не платим сумму, кратную тридцати сребреникам, полученным Иудой. Я тебе скажу, когда на меня нужно будет доносить, потому что тогда донесут и на тебя, а меня уберут за то, что я не разглядел твоей сущности. Я тебе не зря говорил о том, что иногда зло делается и во имя добра.
— Мне страшно слышать все это. Неужели и меня ждет ваша судьба?
— Тебя ждет твоя судьба. Если ты будешь сидеть сложа руки, то она будет руководить тобой, а не ты будешь руководить ею.
— А разве судьбой можно руководить?
— Можно. Смотри на меня и научишься. Завтра пойдем на собрание учителей. Будешь сидеть среди мальчиков. Ни с кем не здоровайся, если даже вы раньше были знакомы, ни с кем не разговаривай, не записывай ничего, запоминай, не показывай эмоций и не аплодируй. Умри.