Чекисты рассказывают...
Шрифт:
— Вот тут, товарищи, и устраивайтесь. Отдыхайте на здоровье. Харчишек я вам приготовлю и принесу, как в дорогу станете собираться, — он помолчал, потрогал бороду. — Бывалоча в молодости я сам любил на воздухе поспать, благодать божья.
Повеселевшие ребята стали устраиваться на ночлег.
— Вот это да-а!.. Слышь, Пашка, никогда в жизни, поверишь, я не видал такой роскоши! — заговорил Щербаков, сбрасывая с сеновала сено. — Эх, братва, ну и храпанем же назло врагам!
— А где ж тебе можно было ее увидеть? В своей несчастной
Но Щербаков уже не слышал его, он старательно ворошил сено, громко чихал от пыли, смеялся.
— Ребята, что вы делаете? Зачем вам столько сена? — остановил Галушкин товарищей. — Это же корм, а вы...
— Ничего, ничего. Оно и опосля этого пойдет скотине. Нехай уж поспят хорошенько. Разве ж для вас чего жалко?
— Правильно, папаша. Ничего с ним не случится. Эй, Коля, видал, какую я тебе царскую спальню устроил? — говорил Щербаков. — Поспишь на ней ночку, так сразу легче станет. Это же бальзам, а не сено!
Обмытый и перевязанный свежими бинтами, Николай благодарно улыбался. Ребята шутили, толкались. Хозяин ухмылялся в бороду, светил им «летучей мышью». Только Галушкин почему-то хмурился. Когда старик ушел, он, прикрыв ворота, сказал:
— Довольно резвиться. Укладывайтесь. Завтра подъем до солнца! Послушай, Паша, бородач этот... Что-то в нем есть такое, понимаешь. Глаза мне его не понравились. Смотрит он как-то... Будто из-за угла за тобой подсматривает.
— Ты так думаешь? — насторожился Маркин, вспомнив глубоко запавшие глаза старика.
— Может, я и не прав, но какое-то предчувствие, понимаешь?
— Да-а. Возможно, ты прав. И добрый он не в меру по нонешним временам. Живет богато. В такое время не у многих здесь увидишь свежее сало, как он нас угощал, — Маркин помолчал, потом добавил: — Лаврентьич, а давай-ка мы его, черта старого, за бороду тряхнем как следует?
Галушкин задумался. Потом махнул рукой:
— Да ну его к дьяволу. Провозишься с ним. А вдруг — ошибка. Напрасно обидим человека. Отдохнем и уйдем пораньше, а там ищи нас.
— И это правильно.
Помолчали немного. Галушкин включил карманный фонарь, светя им, стал внимательно осматривать сарай. В углу, где шумно вздыхала корова, он увидел люк с дверцей. Галушкин присел, окликнул Андреева, самого рослого из всех.
— А ну-ка, Леха, полезай! — сказал Галушкин, освещая квадрат дверцы.
Андреев удивленно посмотрел на командира.
— Вопросы после, а сейчас — лезь, ну?!
Андреев пожал плечами, потом только опустился на колени, толкнул дверцу. Но, прежде чем полезть в люк, повернул к Галушкину свое веснушчатое лицо, на котором было написано: «Неужели он меня разыгрывает?» Галушкин улыбнулся, дружески хлопнул Андреева по плечу. А тот пошлепал толстыми губами, но, ничего не сказав, полез в дыру. Вскоре Андреев появился в сарае.
— Ну, Леха, что ты там видел?
Андреев пожал плечами:
— Ничего особенного. Огород, а за ним недалеко — лес.
— Вот и прекрасно, а теперь спать!
Головенков уже сладко похрапывал. Уснул и Николай. Галушкин постоял минутку перед носилками. Он был доволен, что Николай как следует отдохнет. Да и им не мешает хорошенько выспаться. Только сутулая фигура старого хозяина с прищуренным взглядом продолжала вызывать беспокойство. «A-а, черт с ним! Волков бояться — в лес не ходить!» — наконец решил Галушкин. Он поправил на раненом сползший полушубок. Подошел к воротам, выглянул, потом приказал ребятам ложиться. Только Маркину он не разрешил спать. Тот вопросительно глянул на командира, вздохнул недовольно, но тут же, поняв, что ему снова выпало первому дежурить, подумал: «Чего это он меня так часто на первое дежурство назначает?» Хотел спросить об этом командира, но не решился, а только согласно кивнул.
Ребята укладывались.
В сарае наступила тишина. Слышно было только позвякивание цепи за перегородкой, где стояла лошадь, редкие, какие-то стонущие вздохи коровы, а за стеной сарая шуршал ветер, шумела листвой береза, с крыши срывались капли и звонко булькали в свежие лужи...
VIII
Розовел омытый дождем рассвет. На околице деревни показался конный отряд немцев. Лошади устало поводили забрызганными грязью боками. Наверное, не один десяток километров пришлось пробежать им, прежде чем очутиться в этой лесной деревушке. Офицер, ехавший впереди, поднял руку. Колонна рассыпалась, всадники оцепили деревню. Часть их спешилась у двора старосты. Каратели установили пулемет, нацелив его на сарай, в котором спали партизаны.
— Партизан есть шесть? — спросил офицер.
Так точно, ваше благородие. И седьмой раненый, — услужливо зашептал староста, согнув костлявую фигуру перед низкорослым карателем.
Немецкий офицер довольно улыбнулся.
— Эй, рус, гутен морген! — крикнул он и на всякий случай спрятался за угол избы.
Сарай молчал. Гитлеровец еще раз крикнул. Но из сарая никто не отзывался.
— Почему партизаны молчат?
— Они, ваше благородие, больно измаялись за дорогу. Видать, крепко заснули. Пугнуть бы их немного, ваше благородие, — подобострастно засмеялся предатель.
— A-а, зер гут. Ви корашо понимайт, что требуется! Сейчас мы будем здорово помогайт им просыпаться.
Офицер что-то крикнул. Человек десять солдат подбежали к нему. Он взял из рук одного гранату, швырнул. От взрыва гранаты ворота сарая разлетелись в щепки.
Солдаты вскинули автоматы. Нагнув головы, ринулись в сарай. Через несколько секунд сильный взрыв потряс воздух. Из широких ворот вместе с клубами черного дыма выбежал солдат без каски. Он схватился за голову, постоял, пошатываясь, и рухнул лицом в лужу. Второй автоматчик пятился из сарая, стреляя короткими очередями. Сарай загорелся.