Чекисты. Книга вторая
Шрифт:
Зорин, как бы очнувшись от своих дум, метнул на чекиста хмурый взгляд:
— Как же не знать? Об этом тут все слыхали.
— Знают или слыхали? — уточнил Буданов.
— Ни я сам, ни из наших кто при том не присутствовал, — сдержанно пояснил свидетель, опять присаживаясь к столу. — Не маленький, понимаю: вам нужно найти таких, кто своими глазами видел, как Антонов убил того паренька? Что ж, найдете. В той же деревне, в Петрово живут. И в Старищах, думаю, есть. Да только не больно спешите туда, сначала в соседнее с нами село загляните, в Высоцкое: Антонов и там немало кровавых
Зорин умолк, вздохнул глубоко-глубоко и продолжал с горечью, почти с надрывом:
— Одно меня мучает, одно не дает покоя: что если гад этот жив? Пристроился где-нибудь подальше, фамилию сменил, да и живет-поживает на награбленное у народа добро. Дышать нет сил от такой мысли, не поверите — ночи не сплю!
И вдруг схватил подполковника за рукав, притянул к себе и жарко спросил:
— Скажи, ты найдешь его? Поклянись, что найдешь!
Зосима Петрович ответил не сразу. Имеет ли он право обнадеживать человека, пережившего такое горе? А вдруг Антонова найти не удастся, вдруг и в живых его уже нет? Но и отказать Зорину в надежде он тоже не мог. Отказать — значит убить последнее, ради чего, быть может, Петр Зорин живет на земле: веру в возмездие, в справедливость, веру в правду Советской власти. Чекист произнес, чеканя слова:
— Если Антонов жив, он от суда не уйдет. Даю вам в этом честное слово коммуниста!
Утро выдалось солнечное, не по-осеннему теплое, и Зосима Петрович даже кепку сдвинул на затылок, наслаждаясь столь редкой в такую позднюю пору благодатью. Дорога успела подсохнуть, и грязь не брызгала во все стороны, как вчера, а лишь сочно чавкала под ногами.
Было около десяти утра, когда Зосима Петрович добрался до села Высоцкое. Здесь оказалось меньше, чем в Арбузово-Щилинке, новых домов, значит, и пострадало Высоцкое меньше. Зато явственнее бросался в глаза достаток местных крестьян; в каждом дворе — поросята, овцы, а где и корова жует-пережевывает извечную жвачку. Янтарно желтеют под солнечными лучами свежесрубленные из сосны стены длинного здания животноводческой фермы, а второе такое же спешит торопится до наступления холодов укрыться под шиферной крышей.
— Труд на пользу! — приветствовал Буданов плотников. — Не скажете ли, как найти Ивана Михайловича Медведева?
— Ночника, что ли, нашего? — откликнулся приземистый, бородатый, с непомерной ширины плечами. — Сторожа ночного?
— Его самого.
— Спит, небось, после дежурства. Вон изба его, четвертая по правому порядку. Там и найдешь.
Постучавшись, осторожно, чтобы не скрипнула, отворил дверь избы и вошел сначала в сени, потом в небольшую, очень чистенькую, светленькую горенку, где все дышало устоявшимся покоем и вкусно пахло свежевыпеченным хлебом.
— Тише! — встретил его карапуз лет шести и предупреждающе поднял палец. — Деда спит, не шуми!
— Я тихонько, — зашептал в ответ Буданов, опуская на рол возле двери походный мешок. — Скоро дед твой проснется?
— Скоро. — Мальчик кивнул. — А ты кто?
— В гости к вам. — Подполковник присел на табуретку к столу. — Не скучно тебе одному?
— Что мне скучать? Сейчас бабка
— Молока?
— Ага.
— Угостишь, не откажусь. Тебя звать-то как?
— Витей. А тебя?
— Э, брат, трудное у меня имя. Зови дядей Симой, ладно?
— Ой, как все равно девчонку! — рассмеялся малыш.
Он взобрался на колени к Буданову, поерзал, устраиваясь поудобнее, и принялся разглядывать гостя. Синеглазый, светловолосый, с улыбчивыми ямочками на пухлых щеках, карапуз был очень похож на его сына, такого же доверчивого, и тоже Витю. Хорошо с ним… — Поищи-ка у меня в кармане, — шепнул в розовое ушко, — не найдешь ли вкусненькое.
— А чего? — Витины глазенки сверкнули. — Конфетку?
— Угу…
Так в семье у Будановых повелось с тех пор, как сынишка поднялся на собственные ноги: Зосима Петрович никогда не приходил домой без гостинца. Постепенно это стало привычкой, и подполковник знал, что и сейчас у него в кармане должны быть две-три конфеты. И не ошибся: Витя выгреб весь запас и с сомнением посмотрел на гостя:
— Все мне?
— Конечно, все!
— Одну я сейчас съем, ладно? А эти на после. Жалко, мамка уехала, я бы и ей дал.
— Куда же она уехала?
— С папкой в город. Папка мой, знаешь кто? Милиционер!
— Почему же они тебя не взяли?
— Потом заберут, зимой. Баба с дедом не отпускают. Они…
Но закончить карапуз не успел: звякнула щеколда, и в горницу вошла пожилая женщина с подойником в руках, полным пенистого парного молока.
— Бабка! — спрыгнув на пол, бросился к ней Витя. — Конфетку хочешь?
— Будет тебе, пострел, — урезонила малыша хозяйка. — Не стыдно конфеты выпрашивать?
Вытерев руки о край фартука, она протянула гостю руку.
— Вы бы фуфайку сняли, тепло у нас. А старика я сейчас подниму. Хватит ему, отоспался. — И, как бы извиняясь пояснила: — Сторожем он тут всю ночь на ногах. Настынет, потом весь день на печи кряхтит.
— Мне не к спеху, пускай отдыхает, — попытался отговорить ее Буданов.
— Ничего, все равно завтракать пора. Витюк, полезай, буди деда.
Мальчик только того и ждал: быстро придвинул табуретку к печи и покарабкался наверх. А хозяйка, процеживая молоко сквозь чистую тряпицу, продолжала делиться с гостем небогатыми своими новостями:
— Сына с невесткой вчера домой проводили. В Порхове он, милиционером служит. Тоже работа, рассказывает, не из легких. Только и отдохнул, что у нас тут, в отпуске. Вы надолго сюда? Или, может, проездом?
— Сегодня же дальше, — ответил Буданов, прислушиваясь к торопливому Витиному шепоту на печи, — до вечера надо в Хрычково успеть.
— Все, небось, по колхозным делам торопитесь? — сочувственно улыбнулась старушка. — Ох, и много же нынче уполномоченных по деревням ходит. А какие они особенные, наши дела, чтобы людям из-за них покоя не знать? — И добавила, хмуря негустые брови: — Теперь ничего, живем… Вот когда немца прогнали — худо было, горше горького. На всю деревню — один петух, с полдесятка курей да единственный подсвинок уцелел. Все пожрали, окаянные. Не помоги в ту пору Советская власть, всем бы голодная смерть.