Человеческая гавань
Шрифт:
Андерс ни с кем не хотел встречаться, так что он пошел окольной дорожкой мимо маленькой гостиницы, которая была закрыта — не сезон. Дорога сузилась и поделилась на две тропинки. Он поставил сумку и заколебался. Левая вела к дому бабушки, правая — к его дому, который носил название Смекет.
Симон был единственным, с кем Андерс поддерживал контакт последние годы, единственный, кому можно было позвонить, даже если нечего сказать. Бабушка иногда звонила сама, мать реже, но Симон был первым, чей номер он сам набирал, когда хотел услышать человеческий голос.
Симон
Симон увидел его и радостно заспешил навстречу. Он обнял его и похлопал по спине:
— Добро пожаловать домой, дорогой.
Длинные белые волосы — гордость Симона — спустились на лоб Андерса, когда он прижался щекой к плечу Симона и закрыл глаза. Какое сладкое мгновение, когда не надо чувствовать себя взрослым, не надо ни о чем думать и брать на себя ответственность.
Они вошли в дом, и Симон поставил кофе. На кухне почти ничего не изменилось с тех пор, как Андерс приезжал сюда маленьким. Только бойлер появился над мойкой, да еще микроволновка. Но огонь в печи трещал так же и распространял тепло по той же самой комнате. Андерс почувствовал себя лучше. У него была история, был дом, который никуда не исчез, теперь, когда все остальное провалилось в ад. У него есть возможность существовать, потому что у него есть память.
Симон накрыл на стол все для кофе, Андерс взял свою чашку:
— Я помню, когда ты… что это такое ты делал? У тебя были такие три чашки и был такой клочок бумаги, который перемещался туда и сюда. А затем в конце была тянучка под каждой чашкой. Как у меня сейчас. Как ты это делал?
Симон покачал головой и отбросил волосы назад:
— Тренировка, тренировка и еще раз тренировка.
И тут тоже ничего не изменилось. Симон никогда не раскрывал никаких тайн. Правда, он как — то порекомендовал книгу, которая называлась «Увлекательная магия». Андерс прочитал ее в десятилетнем возрасте и абсолютно ничего не понял. Конечно, там описывалось, как делать разные фокусы, и Андерс попробовал сам сделать парочку, но все равно это было не то же самое, что вытворял Симон. То, что делал он, казалось подлинным волшебством.
Симон грустно вздохнул:
— Так я сегодня показать уже не смогу. — Он посмотрел на свои искривленные пальцы и взял кофейную ложку. — Сейчас мне остались только самые простые фокусы.
Он дунул и потер руки друг о друга, а затем открыл ладони. Ложка исчезла.
Андерс улыбнулся, а Симон, который в свое время выступал на больших сценах, выступал перед королями и королевами, довольно откинулся назад на стуле и тоже заулыбался. Андерс посмотрел на руки Симона и стол, затем нагнулся и стал осматривать пол:
— И где она?
Когда он поднял голову, Симон
— Обман зрения, да?
— Ага.
Это было, кажется, единственное, что Андерс уяснил из той книги про волшебство — что всякий фокус построен на обмане зрения. Надо просто указать неверное направление. Заставить зрителя смотреть не туда, где что — то происходит, и позволить ему обернуться только тогда, когда фокус уже завершен. Как с кофейной ложкой. Но все это было теоретическим знанием. Умнее от него Андерс не стал. Он отхлебнул кофе и прислушался к треску в печи. Симон положил руки на стол:
— Как у тебя дела?
— На самом деле?
— Да.
Андерс опустил взгляд на свой кофе. Свет из окна оставлял на полу колеблющийся прямоугольник. Андерс глядел на него и ждал, когда тот остановится. Когда прямоугольник остановился, сказал:
— Я решил, что буду жить. Несмотря ни на что. Сначала я тоже хотел исчезнуть. Но… теперь мне кажется, что это неверно. Да, это неверно. Теперь я хочу попытаться снова. Я опустился на самое дно, а теперь мне надо наверх. Хотя бы попытаться.
Симон хмыкнул и ждал. Андерс больше не произнес ни слова, и тогда он спросил:
— Ты по — прежнему много пьешь?
— Что?
— Я просто думаю…. Тебе будет тяжело отвыкнуть.
У Андерса задергалась щека. Обсуждать это он совсем не хотел. Пока была Майя, они с Сесилией выпивали умеренно. После исчезновения Майи Сесилия перестала употреблять алкоголь вообще, говоря, что даже после стакана вина ей становится плохо. Андерс стал пить за двоих. Так начались молчаливые вечера перед телевизором. Стакан за стаканом. Потом он перешел на водку. Таким образом, он прогонял свои мысли.
Андерс не знал, какую роль выпивка сыграла в том, что через полгода Сесилия сказала: она не в силах больше терпеть, их совместная жизнь — как болото, в которое ее затягивает все больше и больше. И она боится никогда оттуда не выбраться.
После этого выпивка стала для Андерса главным в жизни. Он установил для себя границу — не начинать пить до восьми вечера. Через неделю граница спустилась до семи. И так далее. Последнее время он пил постоянно.
За те три недели, которые прошли после того, как он избавился от засохшего папоротника, Андерс огромным усилием воли заставил себя вернуться к восьмичасовой границе. Его лицо и глаза постепенно приобретали нормальный, обычный цвет. До этого они уже почти год были красными.
Он постарался улыбнуться и хрипло выговорил:
— Все под контролем.
— Правда?
— Да, а что, черт возьми, ты хочешь услышать?
В лице Симона не дрогнул ни один мускул. Андерсу стало стыдно, и он тихо сказал:
— Я работаю над этим. Я действительно стараюсь.
Снова наступила тишина. Андерсу было нечего добавить. Проблема была его, и только его. Одной из причин его приезда на Думаре была попытка избавиться от привычной рутины. Он мог только надеяться, что все получится. Сказать ему больше было нечего.