Человеческая комедия
Шрифт:
– Переспала я, - заметила г-жа Воке.
– А свежи, как роза…
В эту минуту послышался звонок, и в столовую вошел Вотрен, напевая басом:
Объехал я весь белый свет
И счастлив был необычайно…
– Хо! Хо! Доброе утро, мамаша Воке, - сказал он, заметив хозяйку и игриво заключая ее в объятия.
– Ну же, бросьте…
– Скажите: “Нахал!” Говорите же! Вам ведь хочется сказать?.. Ну, так и быть, помогу вам накрывать на стол. Разве я не мил, а?
Блондинок и брюнеток цвет
Умел везде срывать…
Сейчас
случайно…
– А что?
– спросила вдова.
– Папаша Горио был в половине девятого на улице Дофины у ювелира, который скупает старое столовое серебро и галуны. Он продал ему за кругленькую сумму какой-то домашний предмет из золоченого серебра, сплющенный очень здорово для человека без сноровки.
– Да ну, в самом деле?
– Да. Я шел домой, проводив одного своего приятеля, который уезжает совсем из Франции через посредство Компании почтовых сообщений; я дождался папаши Горио, чтобы понаблюдать за ним, - так, для смеху. Он вернулся в наш квартал, на улицу де-Грэ, где и вошел в дом к известному ростовщику по имени Гобсек, - плут, каких мало, способен сделать костяшки для домино из костей родного отца; это - еврей, араб, грек, цыган, но обокрасть его дело мудреное: денежки свои он держит в банке.
– А чем же занимается папаша Горио?
– А тем, что разоряется, - ответил Вотрен.
– Этот болван настолько глуп, что тратится на девочек, а они…
– Вот он!
– сказала Сильвия.
– Кристоф, - кликнул папаша Горио, - поднимись ко мне!
Кристоф последовал за Горио и вскоре сошел вниз.
– Ты куда?
– спросила г-жа Воке слугу.
– По поручению господина Горио.
– А это что такое?
– сказал Вотрен, вырывая из рук Кристофа письмо, на котором было написано: Графине Анастази де Ресто.
– Куда идешь?
– спросил Вотрен, отдавая письмо Кристофу.
– На Гельдерскую улицу. Мне велено отдать это письмо графине в собственные руки.
– А что это там внутри?!
– сказал Вотрен, рассматривая письмо на свет.
– Банковый билет?.. Не то!
– Он приоткрыл конверт.
– Погашенный вексель!
– воскликнул он.
– Вот так штука! Любезен же старый дуралей. Иди, ловкач, - сказал он, накрывая своей лапой голову Кристофа и перевертывая его, как волчок, - тебе здорово дадут на водку.
Стол был накрыт. Сильвия кипятила молоко. Г-жа Воке разводила огонь в печке; хозяйке помогал Вотрен, все время напевая:
Объехал я весь белый свет
И счастлив был необычайно…
Когда все было уже готово, вернулись г-жа Кутюр и мадмуазель Тайфер.
– Откуда вы так рано, дорогая?
– спросила у г-жи Кутюр г-жа Воке.
– Мы с ней молились у святого Этьена дю-Мон; ведь сегодня нам предстоит итти к господину Тайферу. бедная девочка дрожит, как лист, - отвечала г-жа Кутюр, усаживаясь против печки и протягивая к топке свои ноги, обутые в ботинки, от которых пошел пар.
– Погрейтесь, Викторина, - предложила г-жа Воке.
– Просить бога, чтобы он смягчил сердце вашего отца, дело хорошее, - сказал Вотрен, подавая стул сироте.
– Но этого мало. Вам нужен друг, чтобы он выложил все начистоту этой свинье, этому дикарю, у которого, говорят, три миллиона, а он
– Бедный ребенок, - посочувствовала г-жа Воке.
– Послушайте, моя голубка, ваш отец - чудовище. Он накликает на себя всяких бед.
При этих словах на глаза Викторины навернулись слезы, и вдова замолчала, заметив знак, сделанный ей г-жой Кутюр.
– Хоть бы нам удалось повидать его, хоть бы я могла поговорить с ним и передать ему прощальное письмо его жены!
– снова начала вдова интендантского комиссара.
– Я не рискнула послать письмо по почте; он знает мой почерк.
– О женщины невинные, несчастные, гонимые, - воскликнул Вотрен, перебив ее, - до чего же вы дошли! На-днях я займусь вашими делами, и все пойдет на лад.
– О господин Вотрен, - обратилась к нему Викторина, бросая на него влажный и горячий взор, не возмутивший, впрочем, спокойствия Вотрена, - если у вас окажется возможность повидать моего отца, передайте ему, что его любовь и честь моей матери мне дороже всех богатств мира. Если бы вам удалось смягчить его суровость, я стала бы молиться за вас богу. Будьте уверены в признательности…
– “Объехал я весь белый свет…” - иронически пропел Вотрен.
В этот момент спустились вниз Пуаре, мадмуазель Мишоно и Горио, вероятно привлеченные запахом подливки, которую готовила Сильвия к остаткам баранины. Когда нахлебники, приветствуя друг друга, сели за стол, пробило десять часов, и с улицы послышались шаги студента.
– Вот и хорошо, господин Эжен; сегодня вы позавтракаете со всеми вместе, - сказала Сильвия.
Студент поздоровался с присутствующими и сел рядом с папашей Горио.
– Со мной случилось удивительное приключение, - сказал он, наложив себе вдоволь баранины и отрезая кусок хлеба, причем г-жа Воке, как и всегда, прикинула на глаз весь этого куска.
– Приключение?!
– воскликнул Пуаре.
– Так чему же вы дивитесь, старая шляпа?
– сказал Вотрен, обращаясь к Пуаре.
– Господин Эжен создан для приключений.
Мадмуазель Тайфер робко взглянула на юного студента.
– Расскажите же нам о вашем приключении, - попросила г-жа Воке.
– Вчера я был на балу у своей родственницы, виконтессы де Босеан, в ее великолепном особняке, где комнаты обиты шелком. Короче говоря, она устроила нам роскошный праздник, на котором я веселился, как король…
– лек, - добавил Вотрен, прерывая его речь.
– Что вы этим хотите сказать?
– вспыхнул Эжен.
– Я говорю - королек, потому что королькам живется гораздо веселее, чем королям.
– Да, это верно, - заметил “д’акальщик” Пуаре, - я бы скорей предпочел быть этой беззаботной птичкой, чем королем, потому что…
– На этом балу, - продолжал студент, обрывая Пуаре, - я танцовал с одной из первых красавиц, восхитительной графиней, самым прелестным созданием, какое когда-либо встречал. Цветы персика красовались у нее на голове, сбоку был приколот изумительный букет живых, благоухающих цветов. Да что там! Разве женщина, одухотворенная танцем, поддается описанию?
– надо ее видеть! И вот сегодня, около девяти часов утра, я встретил эту божественную графиню; она шла пешком по улице де-Грэ. О, как забилось мое сердце, я вообразил, что…