Человеческий крокет
Шрифт:
— Мы домой едем? — после паузы спросил Чарльз.
— Домой? — неуверенно переспросил Гордон, будто ему такой план и в голову не приходил. Он глянул на Винни — может, она подскажет, — но Винни уснула и с облегчением храпела, а потому Гордон, испустив глубокий вздох, отвечал: — Да, нам нужно домой.
В «Ардене» Вдова сварила овсянку и яйца, пожарила бекон, а потом уложила детей в постель.
— Приговоренный сытно позавтракал, — произнес Гордон, мрачно разглядывая яйца с беконом.
Он порезал бекон на мелкие кусочки, долго-долго на них смотрел, сунул кусок в рот, будто хрупкую штучку,
Вдова пробудила их от сна без снов, доставив обед в постель, как тяжелобольным. Они съели бутерброды с ветчиной, последние помидоры из оранжереи и лимонный кекс «Мадейра», а потом опять уснули и не заметили, как Вдова убрала подносы.
К чаю она их снова подняла, они спустились к столу и сели есть вареные яйца и тосты-солдатики, а потом остатки яблочного пирога. Быть может, так они и будут отныне жить — есть, спать, есть, спать; такой детский режим Вдова одобряла.
Гордон, Винни и Вдова тоже сидели за столом, но ничего не ели, хотя Вдова только и делала, что подливала чай — цветом как листва лесного бука — из большого хромированного чайника под желто-зеленой бабой. Яйца ждали их в одинаковых желто-зеленых чехольчиках, словно только что вылупились из чайника. Винни отпивала из чашки, изысканно согнув мизинчик. Вдова очень пристально наблюдала за Чарльзом и Изобел — что бы они ни делали, интересовалась очень живо.
Чарльз снял с яйца чехольчик и постукивал по скорлупе чайной ложкой, пока скорлупа не пошла трещинами, как старый фарфор. Гордон, завороженно наблюдая, странно скрипнул, будто ему сдавили легкие, и Вдова сказала Чарльзу:
— Прекрати! — наклонилась и сняла верхушку с яйца. С яйца Изобел тоже сняла верхушку, велела: — Ешьте.
И Изобел послушно ткнула поджаренной хлебной палочкой в рыжий яичный глаз.
В кои-то веки стояла поразительная тишина — Винни не пилила, Вдова не делилась мудростью. Только Чарльз жевал тост, а Винни смешно булькала, глотая чай. Гордон смотрел в скатерть, заблудившись в темном лабиринте мысли. Временами взглядывал на плотные хлопковые занавески в окне эркера, будто ждал, что оттуда вот-вот кто-то выступит. Наверное, Элайза. Хотя нет — Элайза в больнице, Вдова подтвердила. При имени Элайзы между губами у Винни змейкой мелькал язык. Ни Гордон, ни Винни, ни Вдова говорить об Элайзе не хотели. Никто ни о чем не хотел говорить.
Но что же случилось? Вчера все было так ясно — лес, страх, потерянность, — а сегодня ускользало, словно вчерашний туман не отступил, но стал невидимым. Чарльз цеплялся за то единственное, в чем они были уверены, — отсутствие Элайзы.
— А когда мы пойдем к маме? — горестно сипел он.
— Скоро, — отвечала Вдова. — Я так думаю.
Гордон закрыл глаза руками, будто смотреть на скатерть стало невыносимо.
Чтобы ему помочь, Винни собрала тарелки на большой деревянный поднос. Вере дали «пару дней отпуска», сказала Вдова, а Винни заныла:
— Надеюсь, ты не собираешься меня припахать, — и, чтобы показать, до чего плохая из нее выйдет служанка, ухитрилась грохнуть целый поднос фарфора, еще не добравшись до двери; Гордон и головы не
Собираясь спать в третий, и последний, раз за тот день, они, в пижамах, спустились пожелать всем спокойной ночи. Вдова дала им с собой молока и печенья, а за это они поцеловали всех на ночь — легонько клюнули в щеку Винни и Вдову, потому что высокоградусной нежности те бы не вынесли. Вдова пахла лавандовой водой, Винни — дегтярным мылом и капустой. Гордон обнял их по одному, крепко, слишком крепко, хотелось вырваться, но они не вырывались. Он прошептал:
— Вы даже не представляете, как я вас люблю. — И его усы щекотали им уши.
На миг Изобел почудилось, что она снова в Боскрамском лесу. Потом она сообразила, что проснулась в собственной постели, а маньяк, который страшно размахивает руками в полутьме, точно свихнувшийся немой, — вообще-то, Чарльз, и он тянет ее за собой на лестничную площадку.
Сквозь щель в занавесках пробивался столбик света, слышалось знакомое пррт-пррт-пррт черной машины. Всю сцену они наблюдали сверху из-за занавесок. Гордон (габардиновый воротник поднят, поля шляпы опущены, вылитый злодей) стоял у открытой дверцы машины, что-то сказал Вдове, та вскрикнула, вцепилась ему в лацканы, и Винни пришлось ее отрывать. Гордон сел в машину, хлопнул дверцей и, не оборачиваясь, укатил из Боярышникового тупика.
Раздутый лунный фонарь, что всего сутки назад вел их по лесу, завис теперь в черноте над древесными улицами. В конце Каштановой машина притормозила, словно задумалась: ехать налево по Остролистному проезду или направо по Сикоморной? Наконец приняла решение, свернула налево, к северу, и габаритные огни внезапно исчезли в ночи.
Наутро за завтраком по-прежнему сидела Винни — громадными ступеньками нарезала бутерброды с джемом и говорила:
— Перееду к вам, поживу чуть-чуть, помогу за вами присматривать. — Она подождала отклика на эту весть, но они ничего не сказали, потому что Вдова всегда учила: «Если не знаете, что сказать хорошего, лучше помолчите». — Вашему папе пришлось уехать по делам, — продолжала Винни, переводя взгляд с одного на другого, с Чарльза на Изобел и обратно, будто ждала, что они не поверят.
В столовую вошла Вдова, села за стол.
— Вашему папе пришлось уехать, — прохрипела она и промокнула глаза платком с витиеватой монограммой (не «В», потому что «Вдова», а «Ш», потому что «Шарлотта»), и тут Изобел кое-что вспомнила.
Она так резво рванула из-за стола, что чуть со стула не грохнулась. Выбежала в прихожую, придвинула стул к вешалке, чтоб достать до колышков, взобралась и сунула руку в карман клетчатого шерстяного пальто, которое там висело с самого их возвращения из леса.
Платок Элайзы так и лежал в кармане, аккуратным треугольником, как сэндвич, инициал на месте, пахнет по-прежнему Элайзой — табаком и Arpege и чем-то сумеречным, похожим на гниющие лепестки и плесневеющие листья. Винни стащила Изобел со стула — та уже билась в истерике и, вырываясь из костистой хватки, выдрала Винни клок волос. Винни закричала (так кричат ржавые дверные петли и крышки гробов) и сильно шлепнула Изобел под коленкой.
— Лавиния! — сурово попеняла Вдова из столовой, и от этого тона Винни подпрыгнула. — Не забывай, что у нас случилось, — прошипела Вдова на ухо противной своей дочери.