Человеческий панк
Шрифт:
— Отлично.
Отец переключается обратно на фильм, я ем дальше, плюхнувшись в кресло. А прикольно, впереди шесть недель отдыха. Обычно выходных — два дня, а по субботам я работаю или иду играть в футбол, так что остаются только воскресенья, тихое время, когда магазины закрыты, а дороги пусты. Фильм затягивает: Дракула прочно засел в замке, он живёт вечно, и пьёт кровь, чтобы жить, за ним охотятся убийцы вампиров, они такие правильные и скучные, что начинаешь болеть за Дракулу. Ещё одна девственная блондинка начинает кричать, когда видит Графа, и мать открывает глаза, не сразу понимает, где она, и улыбается, когда видит меня. Целует отца и идёт спать, а он растягивается на софе, сбрасывает тапочки.
— Слушай, сделай старому больному отцу чашку чая. Вспоминаю, что поставил чайник, и иду на кухню, делаю по чашке на брата, приношу в гостиную, отцову ставлю на ковёр, около его ноги.
— Чем это пахнет? — говорит отец, передёрнувшись.
Я пожимаю плечами и говорю, что не знаю, может, его носки, учитывая, что он только что снял тапки.
— Не хамей, мудила. Я их только утром надел.
У меня как-то вылетело из головы, что я обоссал штаны. Беру чай, быстро допиваю, чтобы уйти в комнату. Я уже почти у выхода, он не заметил мокрое пятно, которое уже почти высохло. Он нюхает чашку чая, оглядывается, надевает тапки. Вроде пронесло, но скоро он опять начнёт принюхиваться, так что я зеваю и говорю, мол, пошёл спать. Отец кивает, он сосредоточился на толпе деревенских, которые идут строем в сторону замка Дракулы, горящие факела разгоняют тьму, скоро свершится месть.
— Мать с сестрой не разбуди, — говорит он.
Иду в туалет и отливаю в темноте, пытаясь не промазать по толкану и не попасть на воду. Снимаю штаны и стираю на скорую руку, крадусь по лестнице и ложусь в кровать. Жарко, я усну черти когда, крыша ещё не встала на место. Вспоминаю день, интересно, Майор ещё в дозоре? Думаю о парне, которому так зарядили по голове, что я слышал треск, может, повредили мозги, Али и наставленный на него нож. Лучше всего я помню отличные песни, грохот музыки, представляю, как я стою на сцене, терзаю гитару, молочу по барабанной установке, пишу собственные тексты и нахожу ребят, чтобы спеть их плотной толпе. Фиг его знает. Может, ребята стали бы прикалываться, но всё-таки хорошо быть живым. По фиг, кто там что будет говорить.
Проходит время, я хочу заснуть, но не могу. Внизу гаснет свет, Дракулу уконтрапупили в гробу. Слышу, как отец идёт по лестнице, слышу, как его моча стекает в толчок следом за моей, мать очень чутко спит, так что мы не смываем, если, конечно, не посрём, и пол скрипит, когда он идёт в спальню, щелчок двери, бормотание голосов и «тс-с-с» мамы. Стены тонкие, можно слышать почти всё, что происходит в доме. Накрываю голову подушкой, потом снимаю, трудно дышать. Шума нет. Встаю и раздвигаю шторы, открываю окно и облокачиваюсь на подоконник, смотрю на дома и сады, на фонари и тени. Снаружи тоже тихо, только изредка — шум машины.
Проходит время, я лежу на кровати, смотрю в потолок, потею в простыни, прокручиваю в голове лица сегодняшних девчонок, думаю о Дебби, интересно, я её ещё увижу? Та подружка Трейси Мерсер с волосами была ничего, лучшая девчонка там. Прикол в том, что у нас тут нет девчонок, одетых в стиле панк. Во-первых, на это не хватает денег, во-вторых, это не Кингз-Роуд, просто новый город, где много домов и людей и мало магазинов и клубов. Забиваю на местных, сосредотачиваюсь на лице Дебби Харри, приколотом к стене, высокие скулы, белые волосы, освещенные уличным фонарём, представляю её между моих ног, помада размазывается по кончику моего перца, трудно представить невозможное, возвращаюсь к воспоминаниям о порножурналах, немецкие и шведские модели, которые уехали в Голливуд, но выбрали не тот путь и оказались на задворках Слау.
АВТОДРОМ
Мама раздёргивает шторы, говорит, который час — и я быстро одеваюсь, хватаю подгорелый тост и пулей вылетаю из дома. Прибавляю газу, завидев дребезжащий автобус, но водила, гнусно ухмыляясь, делает то же самое. Прыгаю-таки в автобус, когда тот тормозит, поворачивая — водиле уже не до смеха — поднимаюсь наверх и сажусь в самом углу, разглядываю проплывающие мимо дома — спальни, ванные, спальни, ванные… Кондуктор ковыляет наверх и пристраивает свою задницу на соседнем сиденье. Пока я отсчитываю монетки, он тестирует суставы и прочие подвижные сочленения своего скелета, изрядно поизносившиеся на автодроме жизни, в надежде, что послужат ещё. Сунув мне билет, он ищет взглядом других безбилетников, хмурится, не находит, приглаживает седые набриолиненные волосы, скребёт алюминиевую щетину и спускается вниз.
Как только он уходит, я доедаю припрятанный тост. Эти ребята считают себя не фуфлом каким-нибудь, а государственными служащими, и страшно бесятся, увидев жующего пассажира. Особенно, если это ребёнок. Чёрт, на подкладке куртки — пятно от маргарина! Почистить нечем, поэтому снимаю куртку и начинаю высасывать жир, сплёвывая на пол. Решив, что я блюю, на меня оглядывается старая кляча с переднего сиденья, и вид у неё — того и гляди сблюёт сама — варёным яйцом и прочей стариковской фигнёй. И чего её сюда понесло? Старики обычно сидят внизу. Не хочу её расстраивать и сижу молча, хотя рот полон ворса.
Прижимаюсь лбом к холодному стеклу и гляжу внутрь домов: пустые зеркала, незаправленные кровати, мебель, постеры футбольных команд, грязная посуда и пустые шприцы, блондинка в красных чулках на коленях пред голым мужиком, четыре движения её головы — и они исчезли. Я встаю и гляжу назад, но та комната уже далеко. Картинка застревает в мозгу. То, что мне нужно — распростёртая цыпочка, соскучившаяся по стоящему члену. Хочу выбросить из головы круглый зад и торчащие сиськи блондинки, стараюсь вспомнить что-нибудь скучное, но не выходит. День сегодня такой солнечный, что оштукатуренные стены выглядят приятно гладкими, а шиферные крыши отливают серебром. Автобус останавливается у газового завода — кучи ржавых канистр и блестящих труб, где-то дальше угадывается Гранд-Юнион Канал. Через мост движется поток грузовиков в облаке дыма. Грязные клочья расползаются в воздухе, запутываясь в зарослях крапивы и ежевики, оседая в густой зелёной воде канала. Вода покрыта пеной, отбросами, размокшим картоном, жестянками и миллиардом маленьких зелёных листочков, борющихся за солнечный свет, растущих в забвении. Большие тёмно-зелёные и бурые листья вдоль канала стали домом для пучеглазых лягушек.
Зажёгся зелёный, и мы трогаемся, поворачиваем налево к Аксбриджу, набираем скорость, проносимся мимо гладкостенного Манежа, мимо арендованных участков, мимо зелёных полей, их сменяют сосны Чёрного парка, чёрт побери эту блондинку… Отличная поездка, поля и деревья успокаивают, я снова буду собирать вишни, как прошлым летом — в сто раз лучше, чем сколачивать полки за 48 пенсов в час для этого идиота Виллиса. Ненавижу его — аккуратный костюм, королевские манеры, непререкаемый тон и куча любимчиков. Когда-нибудь я с ним рассчитаюсь. Взрослый и сильный, я грохну кулаком в дверь, потом проволоку его по всем коридорам, за всех сборщиков полок и девочек-кассирш. Постараюсь, чтобы он вонял — крысиным говном и пролитой горчицей, гнилой капустой и шариками яда, чтобы он на своей шкуре узнал, какое дерьмо эта его работа, а потом я вышвырну его на кучу картонных ящиков, и чтобы какой-нибудь ублюдок долго ржал над ним. Я просто оторву ему голову. Когда-нибудь.
И чего я о нём думаю, я уволился, а он — мелкая сошка в магазинчике, вообразившая себя Адольфом Гитлером. Уволившись, я набил целую сумку лосьоном после бритья на продажу и шоколадом — сожрать самому. Спрятал за мусорными контейнерами и забрал в следующее воскресенье — мой приз за год тяжёлой работы, хотя почти всё раздал. На друзьях не экономят. А фруктовый сад — это вам не магазин. Во-первых, на свежем воздухе, во-вторых, платят за то, что нарвал. Чаще вишни, но я и яблоки собирал, хочу теперь клубнику попробовать. Вишня — самое классное дерево. Яблони — тоже ничего, но на них полно всяких червей и личинок. Тянешься за огромным сочным яблоком, рискуя свернуть шею, качаешься на тонких ветках — обезьяны обзавидуются, а сорвёшь — червивое. Вишни лучше пахнут, вкуснее — обычно я даже толстею к концу сезона. Карман, конечно, толстеет меньше, но я не переживаю.