Человеческое тело
Шрифт:
В свободное время, остающееся от устройства в новом доме, Эджитто работает волонтером в местном обществе доноров крови. Передвижной пункт каждый день останавливается на новом месте, в открытую дверцу лейтенант наблюдает за разнообразными формами обычной жизни, за формами существования, далекими от полей сражений и тем не менее породнившимися с тем или иным проявлением войны. Немногие поднимаются по железной лесенке и подставляют ему руку, обычно пожилые люди щедрее внуков, просто потому, что они мудрее, думает он, молодым еще неведомо, под каким безумным давлением течет в артериях кровь, как она хлещет, если артерию перерезать.
Пару
Порой он спрашивает себя, где бы он сейчас был, не случись тогда в долине то, что случилось, не отправься однажды ночью человек, с которым он даже не был знаком, в путь на своем грузовике, не выброси Анджело Торсу из бронированного джипа и не реши Ирене Саммартино, что ответственность за все это лежит на нем. Пустые вопросы, вскоре он перестает их себе задавать.
Его организм очищен. Когда он просыпается глубокой ночью, тяжело дыша, и никак не может уснуть, он принимается расхаживать по дому, чтобы восстановить дыхание. Если поутру у него нет ни сил, ни желания что-то делать и ему кажется, что его нет на земле, он полагается на рутину и ждет, пока все пройдет само собой. Иногда на это требуется несколько дней, но потом все проходит. Воздерживаться от приема лекарств — не борьба и не завоевание. Он не исключает, что однажды они ему снова потребуются, что он доверит свое благополучие бесстрастной науке — где-то на белом свете есть комната, из которой нет выхода, комната, где его всегда ждут, — но не сейчас.
Никого не предупредив, в марте в один из выходных он садится на самолет и летит в Кальяри. Чтобы добраться до дома Анджело Торсу, нужно взять напрокат машину и направиться на запад от столицы. Он едет длинной дорогой, чтобы посмотреть побережье. Едет медленно, любуясь пейзажем и бьющимися о скалы волнами.
В квартире, которую оплачивает город и в которой Торсу проживает с тех пор, как он отлежал в разных реабилитационных клиниках, дежурит парень с густыми растрепанными волосами и сонным взглядом.
— Я от прихода, — объясняет он. — Дежурю два дня в неделю, по четвергам и субботам. Все равно с Анджело забот немного. Можно почти все время заниматься.
Эджитто одет в штатское, он сказал, что они с Торсу друзья (судебное разбирательство, начатое семьей Торсу, еще не окончено, вряд ли они обрадуются, узнав, что Эджитто появился в их краях). Наверное, поэтому волонтер позволяет себе прибавить:
— Война — это грязь. Сам я пацифист. — Он глядит на настенные часы — одно из немногих украшений комнаты. — Он еще спит, но я могу разбудить. Анджело будет рад побыть в компании. К нему никто никогда не приходит.
— Я не тороплюсь. Подождем! — Эджитто выдвигает из-под стола стул и усаживается.
— Со стариками то же самое, — говорит волонтер. — Знаете, мы, ребята из прихода, ходим и по домам престарелых. Пройдет несколько месяцев, и у многих кончается запал. Только одна девушка продолжает его навещать. Ну, то есть приходит довольно часто. Ее зовут Элена, вы знакомы?
— Боюсь, что нет.
— Симпатичная. Чуть полноватая. — Он ждет, пока Эджитто подтвердит, что незнаком с ней, помотав головой. — Садится рядом с Анджело и читает ему книги. Неважно, понимает он или нет, она все читает и читает. — Рукой он хватает спадающую на лоб прядку и разглаживает, на мгновение вытянув над головой. — Давно вы его не видели?
— Больше года.
Точнее, с октября позапрошлого года, когда тело Торсу, закутанное в серебристое термоодеяло, взмыло в небо на «Блэк Хоуке», с обеих сторон которого выглядывали пулеметы. Но он не решается рассказать об этом пацифисту.
— Вы увидите, что он сильно изменился, синьор… синьор?
— Эджитто. Алессандро.
Парень хмурится. Несколько секунд глядит на него, словно пытаясь связать одно с другим. Возможно, он в курсе всего. Эджитто готовится встретить его реакцию.
— Вы тоже военный?
— Я врач.
— А откуда у вас эти ожоги?
Ах вот в чем дело. Эджитто улыбается, зная, что сейчас выслушает извинения. Дотрагивается до лица.
— Нет, это ни при чем.
Парень явно заинтригован, но слишком хорошо воспитан, чтобы продолжать расспросы.
— Скажите, доктор, — говорит он вместо этого, — как же так вышло, что Анджело исчез?
— Исчез?
— Он… его уже нет. Словно он сам так решил. Спрятался где-то и не хочет выходить. Разве такое возможно, доктор?
Внезапно на Эджитто наваливается усталость от долгого пути.
— Я не знаю, — отвечает он.
Парень качает головой. Он думал, что врач даст исчерпывающий ответ.
— Все равно, Господь знает, где он.
Они продолжают молча сидеть и ждать, пока стрелки не показывают ровно четыре. Парень щелкает пальцами.
— Пора. Пойду разбужу его.
Через несколько минут он возвращается, держа за локоть Анджело Торсу так, словно не поддерживает его, а лишь направляет. Эджитто спрашивает себя, не является ли слабое подрагивание губ попыткой с ним поздороваться, улыбнуться, но замечает, что подрагивание не прекращается. Он встает, одергивает куртку и берет руку Торсу, чтобы пожать.
— Подведите его к окну! Он любит смотреть на улицу. Правда, Анджело?
Эджитто не в состоянии беседовать с тем, кто не отвечает, ему слишком неловко. То же самое с надгробными камнями, особенно на могиле Эрнесто, с новорожденными и даже с пациентами под анестезией. И хотя сейчас в пустой гостиной за ними никто не следит (чтобы не мешать, парень ушел на кухню), он не может выдавить из себя ни слова. Поэтому они просто молчат. Молчат, стоя рядом у окна.
К халату старшего капрала приколот армейский значок. Наверняка значок давным-давно привез бывший сослуживец, и с тех пор никто так и не снял. Эджитто спрашивает себя, приятно ли Торсу видеть значок. Скорее всего, ему все равно. Мы уверены, что человек, потерявший способность выражать свои мысли, дорожит всякой нитью, связывающей его с прошлой жизнью, дорожит нашим вниманием, что он готов подойти к окну просто потому, что мы решаем его туда подвести, но на самом деле мы не знаем, так это или нет. Может, Торсу предпочитает, чтобы его оставили в покое, сидеть в одиночестве у себя в комнате и все.