Человек бегущий
Шрифт:
Я бежал широкими шагами, далеко выкидывая вперед свои непропорционально длинные ноги, а в голове у меня были картинки с телевизора: кубинец Альберто Хуанторена, выигравший золото на дистанциях 400 и 800 метров с мировым рекордом на Олимпиаде 1976 года в Монреале. Еще у меня были в кумирах британцы Себастьян Коэ и Стивен Оветт, приехавшие на Олимпиаду 1980 года в Москву, несмотря на бойкот – но размашистый бег Хуанторены меня впечатлял больше всего: высокорослый, 190 сантиметров, смуглый атлет бежал в длинных черных гетрах немыслимыми трехметровыми шагами, и в своих снах я хотел бежать так же.
На физкультуре в школе, как и с лыжами, я любил дни с легкой атлетикой, прыжки в длину и в высоту, забеги на набережной. Сам я тоже больше рос в высоту, чем в ширину – худым и длинноногим, и однажды в четвертом классе, в возрасте 9 или 10 лет, прыгнул в длину на 4 с половиной метра, перелетев через два мата и изумив физрука, который долго ходил с рулеткой и качал
Сегодня, много лет спустя, я думаю, что из меня мог бы выйти неплохой средневик, как минимум мне поставили бы технику бега, которой мне так не хватает сейчас, но что теперь жалеть. В те годы я бежал на голом энтузиазме и генетике – ни выноса бедра, ни захлеста голени, ни постановки стопы под себя – и однако семнадцатилетним, на первом курсе МГУ, выбегал в простых кроссовках километр из 3 минут на дорожке стадиона на Ленинских горах без тренировки и разминки. Теперь мне это кажется отличным достижением для любителя (хотя даже недотягивает до 2-го разряда по легкой атлетике), а тогда я этого не понимал, и, сдав зачет и выйдя со стадиона, закуривал (увы, в те годы я курил) и отправлялся с однокурсниками пить пиво – обычная студенческая жизнь.
Еще в школе, в старших классах, начались мои ночные пробежки. Это случилось само собой, никто меня не звал, не мотивировал. Учебная нагрузка тогда возросла: помимо занятий в школе я ходил к репетиторам по английскому, математике, русскому языку – я хотел закончить школу на «пятерки» и сразу поступить в МГУ, не угодив в армию; хотя я пришел в первый класс в возрасте шести лет и у меня был в запасе еще год до восемнадцатилетия, шла война в Афганистане, и ребята годом-двумя постарше, не поступившие в вуз, прямиком отправлялись в это пекло. Не то чтобы я лез вон из кожи – учился я с удовольствием, даже по предметам типа математики, которые сразу после выпуска благополучно забыл, но нагрузка была серьезная, по двенадцать часов в день, а весной, перед экзаменами, и того больше. К 11 ночи я чувствовал, как мозг отказывается принимать новую информацию, вставал из-за стола, брал беговую обувь – дефицитные лицензионные «адидасы», которые появились в продаже к Олимпиаде-80: они с первого же раза красили светлые носки синим или черным, но выбирать тогда не приходилось – либо они, либо китайские кеды, либо футбольные бутсы со спиленными шипами – и выходил из дома в ночной город, в теплую весеннюю ночь с запахом тополиных листьев.
Я пересекал Кутузовский проспект по подземному переходу, освещенному мертвым голубым светом, пробегал мимо большого сталинского дома с тяжелой лепниной, знаменитой номенклатурной «тридцатки» (Кутузовский, д. 30), и ноги выносили меня на набережную возле городошной площадки, где днем отставные партийные работники в пузырящихся трениках метали биту, выцеливая «колодец» или «бабушку в окошке», а ныне стоит Театр Петра Фоменко. Я бежал вдоль реки, пахшей тиной и мазутом, в маслянистых отблесках фонарей; пробегал мимо домов советской элиты на четной стороне Кутузовского (в доме № 26 жили Брежнев и Андропов), мимо пивного завода имени Бадаева, старой фабрики красного кирпича, которая глухо шумела, дымила и сливала в реку пахучую жидкость неизвестного происхождения – я почему-то думал, что это забракованное пиво. Я бежал мимо гостиницы «Украина», рядом с которой была стоянка большегрузных фур из соцлагеря – болгарских, румынских, венгерских, – где неслышными тенями двигались фарцовщики, скупавшие у водителей дефицит, и валютные проститутки; пробегал под метромостом у «Смоленской», мимо ярких огней Киевского вокзала и гулких объявлений из репродуктора на сортировке, мимо дымов ТЭЦ-12 на Бережковской набережной, пересекал фабричную речку Сетунь, выливающуюся из трубы коллектора, – и оказывался в зеленых объятиях Ленинских гор. Там деревья были статны и самодостаточны, зелень привольна и свежа, и уходила вдаль по набережной цепочка ярких, безупречных фонарей.
Я добегал до станции метро «Ленинские горы» и возвращался тем же путем обратно – только Кутузовский был уже пуст, и я перебегал его поверху. Получалось километров 25, чуть меньше двух часов. В те годы мне и в голову не приходило, что может быть небезопасно бегать в час ночи одному по пустым набережным. Вернее, быть может, опасность и была, но я чувствовал, что это не я погружаюсь в стихию ночи, пустого города, мигающих светофоров – но что я сам часть этой стихии.
Вернувшись домой, приняв душ и опустошив половину холодильника (я брал его методично, полку за полкой), я садился за чтение или за экзаменационные билеты. В пятом часу начинало светать, и я выходил посмотреть на рассвет на лестничную клетку, на верхний, девятый, этаж. Окна ее выходили на восток, и встающее передо мной солнце окрашивало розовым крыши Кутузовского, шпили высоток, золотой купол Ивана Великого. Подавали голос птицы, и деревья
Черничный блюз
Время 4 утра. Температура –23, в воздухе застыл морозный туман. Передо мной огромное снежное пространство размером с десяток футбольных полей, огороженное забором с рекламными щитами. Оно пока еще пусто, но по другую сторону ограды собрались тысячи людей, которые стоят в очередях в несколько деревянных ворот, ведущих внутрь. Кто-то, подобно рыбакам на льду, сидит на раскладном стуле в пуховом комбинезоне, кто-то греется у железных бочек с горящими досками, которые бросают резкие тени на лица, словно на картинах Гойи. Внешне люди спокойны, тихо переговариваются и шутят друг с другом, но внутренне они сосредоточены и напряжены: любое появление незнакомца, пытающегося вклиниться в очередь, встречает моментальный жесткий отпор.
Это стартовое поле лыжного марафона Vasaloppet, «Васа», как называют его лыжники, 90-километровой гонки от Салена до Муры в шведской провинции Даларна, в которой еже годно стартуют 16 тысяч человек. Участники стоят в очередях в стартовые карманы, которые были определены по их прошлым результатам или по протоколам с других зачетных гонок. Карьера хорошего лыжника-любителя – это продвижение вверх по группам «Васы», вплоть до престижной первой (гонщики со 150-го до 500-го номера) или небожителей элитной (первые 150, где стоят профессионалы, гонщики Кубка мира и серии Skiclassics, вместе с самыми сильными любителями). Но отобраться в группу – это половина дела, надо еще заранее зайти в стартовые коридоры, чтобы встать в первые ряды своего кармана: это даст выигрыш в сотни мест. Поэтому гонщики и занимают очередь с ночи – с 3, с 4 часов утра – и греются у костров, подобно древним воинам перед битвой.
Эта история начинается в канун нового 1521 года, когда Швеция боролась за независимость от Дании. Одним из участников этой войны был молодой дворянин по имени Густав Эрикссон, племянник бездетного регента Швеции Стена Стуре Старшего. Он был нрава крутого и непокорного: по легенде, учась в Уппсальском университете у датского ментора, чтобы доказать свою независимость, он пробил кинжалом Библию со словами «Тысяча чертей на тебя и на твою школу». После перемирия с датским королем Кристианом II он был отправлен заложником в ненавистную Данию, но бежал в свободный ганзейский Любек, а оттуда в родную Швецию, в Даларну, где в декабре 1520 года пытался поднять восстание против датчан. Местные бюргеры и крестьяне слушали его с недоверием, датская стража шла по пятам, и после неудачного выступления Эрикссона перед собранием в городе Мура он бежал на лыжах через сопки в сторону Норвегии. Тем временем в Муру пришли известия, что в Стокгольме король Кристиан позвал на пир и предательски убил 80 шведских дворян, включая отца и брата Эрикссона, чаша терпения местных жителей переполнилась, и они послали за Густавом двух лучших лыжников, чтобы позвать его возглавить восстание. По легенде, те смогли нагнать его только в селении Сэлен в 90 километрах, у норвежской границы. Эрикссон вернулся, в 1521 году восстание охватило всю Даларну, и он двинулся на Стокгольм, который сдался ему в июне 1523 года. Он взошел на шведский престол 6 июня 1523 года под именем Густава I и стал основателем королевской династии Васа по имени своего рода. В честь его 90-километрового перехода и был задуман марафон из Сэлена в Муру под названием Васалоппет, «гонка Васы».
Любопытно, что у соседней Норвегии – похожая история спасения будущего короля, только происходила она тремя веками ранее, зимой 1206 года, когда сторонники партии биркебейнеров (изначально прозванных за бедность «лапотниками», «березовыми ногами», так как обуты они были в лапти из бересты), двигаясь на лыжах через горы и леса, унесли в Трондхейм от кровожадных соперников младенца, наследника престола Хакона IV. Мальчик стал королем Норвегии в 1217 году и положил конец гражданским войнам в 1240 году. В память об этом переходе норвежцы учредили в 1932 году свой лыжный марафон, Биркебейнер, где участники несут с собой рюкзак весом с младенца, как минимум три с половиной килограмма.