Человек для архива
Шрифт:
Есть еще одна сторона дела, о которой нужно думать. Когда люди ставят опыты над себе подобными и пытаются проникнуть в самые святые тайники души, то они руководствуются не только простой любознательностью! Я не думаю, что на свете существуют такие безумцы, которые верят в возможность синтезировать человеческое «я» из бесчисленного множества волн и написать для него математическую формулу. Скорее всего, здесь дело проще. За всеми этими опытами скрываются какие-то более близкие цели, какие-то очень конкретные намерения, вроде поисков излечения человеческих недугов, или,
Конечно, так как статьи о волнах напечатаны в научных журналах по медицине и психологии, то на первый взгляд кажется, что все это делается для достижения первой цели. А вторая?
Я никогда не забуду выражения лица полковника Р., когда во время немецкой атаки под Аахеном наша бригада дрогнула и начала отступать. Солдаты перестали слушаться офицеров и бросились бежать, а немцы расстреливали их в спину. Лицо Р. перекосилось, и он начал прямо-таки рычать…
— Неужели не будет найдено лекарство против трусости?.. Или лекарство беззаветной храбрости?
А через пару десятков лет о таких лекарствах писали даже в газетах.
— Голл, как ты сюда попала?
Она повернулась ко мне и прошептала прямо в ухо:
— А ты не будешь сердиться, если я скажу правду? Честное слово?
— Честное слово.
Она глубоко вздохнула.
— У меня был один приятель. Лейтенант. Мы с ним познакомились в нашем ателье, после демонстрации моделей. Это было зимой…
Она замолчала.
— Ну?..
— Он пригласил меня в ресторан. Мы танцевали и болтали о том, о сем. После мы с ним встречались еще. Он был очень симпатичный и умный. Вроде тебя, только моложе и смелее. Ты не сердишься?..
— Нет…
— Он тоже говорил массу умных вещей и смеялся, когда я ничего не понимала… В конце концов, он сказал мне, что я ему надоела, но он все равно питает ко мне дружеские чувства, и если мне что-нибудь будет нужно, он готов мне помочь Когда меня выгнали из цирка, я позвонила к нему. И вот я здесь…
— А за что тебя выгнали из цирка?
— О, это длинная и скучная история… Давай лучше спать…
Но я не сомкнул глаз до самого утра. Я думал про полковника Р. и про лейтенанта.
11
Это было действительно величественное зрелище. Гигантские сосны с верхушками, позолоченными утренним солнцем, были неподвижны. Они стояли плотными рядами, как гренадеры на праздничном параде, но в их неподвижности не чувствовалось напряжения, а только покой, застывшая радость бытия и сознание собственного достоинства. А когда порыв ветра заметался в вершинах и шепот зеленых гигантов начал медленно нарастать, у меня по телу побежали мурашки.
— Красиво, не правда ли? — спросил Боллер.
— Это не то слово. Мне всегда казалось, что деревья разговаривают. Один японец записал на магнитную пленку шелест листвы различных деревьев. Почему-то считается, что свой язык есть только у людей и животных. Мы не очень хорошо знаем, что такое коллектив растений. А ведь они тоже живут в коллективе и как-то влияют друг на друга, и, может быть, ветер помогает им разговаривать?
— Вы уж простите, что мы держали вас в подземелье так долго. Это, знаете ли, своего рода психологическая подготовка…
Я усмехнулся.
— Вы уверены, что теперь я вполне подготовлен?
— Уверен. И не только вы. Все остальные тоже готовы. Но вы — особая статья.
— Почему особая?
— Я вам уже говорил при первой встрече. Вы кое-что понимаете в человеческих мозгах, в их работе.
Мы обогнули здание и пошли по тропинке прямо в лес, и я глубоко вдыхал запахи сосен, земли и влаги, которая дымилась над прогалинами, согретыми утренним солнцем.
— И вы теперь разрешите мне совершать прогулки?
— И не только вам. Всем.
— Сколько здесь людей, я имею в виду подопытных?
— Сорок девять.
— Боже мой! Где же остальные?
— Лаборатория наша огромна. Под зданием еще четырнадцать этажей.
Я удивился странному совпадению количества этажей разбомбленного немецкого хранилища боеприпасов и этой лаборатории, но ничего не сказал об этом Боллеру.
— Шумная компания! Представляю, как оживится этот молчаливый лес, когда все окажутся здесь.
— И очень интересная компания. В этом вы скоро убедитесь. Откровенно говоря, мне самому не терпится поскорее начать массовый эксперимент. Мне и моим коллегам понадобится ваша помощь, точнее, ваши, так сказать, профессиональные наблюдения. Здесь могут быть любопытные психологические казусы.
— Вы имеете в виду срывы?
— Упаси бог! Этого хватает и без нашей лаборатории. Кому-кому, а вам должно быть известно, что у нас не хватает коек для психически больных. По данным сенатской комиссии, при очередном призыве в армию по причине психической неполноценности бракуется более тридцати процентов новобранцев… Тридцать процентов!
Я остановился. При дневном свете Боллер не казался таким молодым, как там, внизу.
— Может быть, вы собираетесь их лечить?
Он улыбнулся своей искренней, мальчишеской улыбкой.
— Лечить — ваше дело… Я физик, а не врач.
— Тогда что же?
Он глубоко вздохнул.
— Я буду с вами откровенен, тем более, что полковник Р. рекомендовал мне вас, как человека, понимающего, что такое армейская дисциплина.
— Вы знаете Р.?
— Да. Так вот, я хочу, чтобы вы поняли вашу выдающуюся роль в эксперименте.
Когда я отправлялся на фронт, мне тоже говорили, что моя роль там будет «выдающемся». Понадобилось совсем немного времени, чтобы убедиться, что нет ничего более жалкого и беспомощного, чем врач-психиатр на войне. Если человеческая психика почти неуправляема в мирные периоды, то что говорить о военном времени. После того как я вернулся с фронта, у меня возникло убеждение, что все так называемые целые и невредимые, которые, однако, провели годы на границе между жизнью и смертью, изуродованы не меньше, чем те, кто вернулся контуженным, или с ранами, или без рук или ног… И это естественно, потому что война непрерывно заставляет человека совершать то, что противоестественно самой его природе: подавлять инстинкт самосохранения.