Человек для архива
Шрифт:
Профессор Боллер сказал, что я должен до всего додуматься самостоятельно, иначе массовый эксперимент пойдет насмарку. Что ж, если так, то он не будет мне ни в чем препятствовать. Я не прошу, да и не хочу, чтобы он, как учитель, стал за кафедру и прочитал мне лекцию. Быстрее разобраться, пока остаюсь «я».
Тихонько одевшись и выключив настольную лампу, я вышел в коридор. Голубоватый свет тускло отражался в коричневых плитках пластмассового пола.
Я прошел мимо нескольких дверей и спустился на первый этаж. Странно, что эта удивительная лаборатория никем не охраняется. Дверь
Лифт открылся бесшумно, зажглась яркая лампочка, и я нажал кнопку, которая стояла рядом с цифрой «2».
Спуск был плавным, но очень быстрым, чувствовалось, как с каждым этажом воздух становился все душнее, с примесью запахов каких-то лекарств, точь-в-точь как в больнице.
Когда кабина лифта остановилась, выходная дверь открылась автоматически, и я снова оказался в коридоре с кафельными стенами. Однако в отличие от первого этажа здесь вместо дверей вправо и влево уходили боковые галереи, такие же блестящие и полутемные, как и главная. Я пошел наугад по первой, ведущей направо, прошел мимо нескольких тяжелых металлических дверей и остановился в тупике с небольшим круглым люком. Он был приоткрыт, и я без труда в него вполз, после чего оказался в просторном круглом зале, где в центре под стеклянным колпаком стоял какой-то прибор. Здесь было значительно светлее. Прибор чем-то напоминал саморегистрирующий барометр или термометр. С одного валика на другой медленно перематывалась бумажная лента, на ней металлическое перо оставляло прямую красную линию.
Я долго стоял возле этого прибора, не понимая, почему перо пишет только прямую линию вместо того, чтобы регистрировать что-то? Стены этого зала мерцали сине-фиолетовым цветом, а когда я подошел вплотную, то без труда догадался, что они выложены плитками свинца.
Значит, этот хрупкий прибор в центре зала надежно и плотно от чего-то экранируют несколькими сотнями метров грунта и слоем свинца. Недаром перо на бумаге оставляет лишь прямую линию… Сюда ничто не проникает… Да и вряд ли может проникнуть.
И вдруг — резкий щелчок!
Перо по-прежнему писало прямую красную линию, но теперь слева от него возвышался красный столбик, который означал, что этот подземный зал заэкранирован далеко не от всего.
Что же еще остается?
— Что же еще остается? — сказал я, и мой голос прозвучал, как в могиле.
— Нейтрино.
Боллер стоял сзади меня и курил сигарету. Его лицо не выражало ни гнева, ни удивления. Казалось, будто мы уже несколько часов подряд ведем с ним неторопливую беседу. И вот теперь подошли к моменту, когда прибор зарегистрировал попадание таинственной и неуловимой ядерной частицы.
— Для первых опытов по регистрации космических нейтрино использовали заброшенные шахты на юге Африки, — пояснил он. — Сама организация поиска там была дефективна, хотя им все же удалось поймать несколько нейтрино. Представляете, Сорран, сколько стоит каждое нейтрино? Такие попадания случаются раз или два в месяц. А для того чтобы их поймать, нужно затратить… Боже мой, на эти деньги можно построить большой, благоустроенный город!
— Наука вообще стала слишком дорогой, — я старался заметить хотя бы тень удивления на лице профессора. — Мне иногда кажется, если бы на научные исследования отпускалось меньше средств, они были бы более изобретательными и плодотворными.
Он усмехнулся.
— Вряд ли. Можно совершенно строго доказать, исходя из самых общих принципов квантовой механики, что всякий следующий шаг в глубь строения материи должен быть во много раз дороже, чем предыдущий. Здесь существует гиперболическая зависимость. Ну ладно, пошли отсюда, здесь больше ничего интересного нет.
Мы покинули зал со счетчиком нейтрино через едва заметную, массивную боковую дверь и оказались сразу на площадке лифта.
— Сейчас я вам покажу самый интересный этаж, — сказал Боллер.
Он толкнул ногой одну из дверей, и мы оказались в комнате ничем не отличавшейся от той, в которой сначала жил я. В кресле, точно таком же, какое было у меня, сидела женщина. Освещение было недостаточно ярким, но все же можно было разглядеть ее каменное, безжизненное лицо и глаза, невидяще смотревшие вперед. Нет, она не напоминала египетскую скульптуру, у которой руки тоже вытянуты вдоль колеи. Она скорее походила на человека, который потерял самого себя и сейчас не может сообразить, как жить дальше. Да, именно потеряла себя!
Прямо перед ней стоял микрофон, она говорила, и ее бессвязная речь уходила по проводам куда-то туда, где ее изучали:
— Вы не должны этого со мной делать… Когда все сварится, посмотрим… А после он ушел… Дождь…
— Что с ней? — шепотом спросил я Боллера.
— Послушайте еще. А позже я вам объясню, что такое «белый шум».
— И велосипед упал… Тогда поднялся сильный ветер… Потому что это стоит много… Движения замедлились… Наступила ночь… И запуск… Особенно, когда улицу покрывают асфальтом…
Мне стало жутко, а она продолжала бормотать, бормотать…
Про себя я вспомнил несколько латинских названий для душевных расстройств, при которых наблюдается бессвязная речь. Я вопросительно взглянул на Боллера.
— Она совершенно нормальная, — сказал он. — Вот смотрите.
Он подошел к телефону, стоявшему на столе и коротко приказал:
— Восстановите АВ-117.
Она как будто проснулась. Ни тени смущения на лице. Поправив юбку и мило улыбнувшись, продолжала:
— Ребенок мой умер, и мне пришлось уехать к матери в деревню. А вы знаете, господин Боллер, как трудно в наше время горожанке привыкать к деревенской жизни. Хотя там тоже есть и радио, и телевидение, и бары и все такое, все же люди там, как вам сказать, психологически отстали от города.
— Да, вы правы. На сегодня достаточно, Инга. Отдыхайте, а завтра доскажете мне свою историю. Спокойной ночи.
Мы вышли и зашагали вдоль коридора дальше.
— Так что же такое «белый шум»? — спросил я.
— Еще одно наблюдение, и вы поймете.
Опять дверь. И еще одна камера для испытаний, но на этот раз я сначала никого не увидел. И только голос, хриплый детский голос доносился откуда-то:
— Мама… мама… папа… мама… папа… папа… мама…
В кроватке лежал ребенок, и перед ним тоже висел микрофон.