Человек и его окрестности
Шрифт:
— Что же ее утешит? — заинтересовался Андрей.
— То же, что и тысячу лет назад, — Бог. Она может найти себе друга, который и сам через собственные страдания так или иначе пришел к мысли, что добрая душа красивее красивой талии. Она может утешиться и через любое бескорыстное дело… Кстати, русская литература полна всяких тетушек, бабушек, которые, не имея своей семьи, лепились к своим родственни-кам. Любили, помогали воспитывать детей, и никаких комплексов у них не было.
Итак, равенство — химера. Есть знаменитая фраза Ленина во время митинга у дворца Кшесинской…
Юра
Юра повернулся к Андрею, который, с удивлением заметив наше переглядывание, не мог взять в толк, что мы имеем в виду.
— Так вот. Он там с балкона держал речь, — продолжал Юра, — и вдруг увидел проезжаю-щую машину. Он махнул рукой в сторону машины и крикнул толпе:
«Видите, машина?»
Толпа обернулась и увидела.
«Эта машина ваша!» — воскликнул Ленин.
И каждый в толпе почувствовал себя будущим владельцем этой машины, забывая, что машина все-таки одна и скорее всего на ней будет ездить сам Ленин. Как же после этого не пойти за Лениным?
Равенство — узаконенная зависть. Зависть можно преодолеть только любовью. Любимым не завидуют…
— Постой, постой! — воскликнул Андрей. — Почему только любовью? Почему не преодо-леть ее, достигнув того, чему завидуешь?
— Зависть тут же обратится на что-нибудь другое! — махнув рукой, радостно воскликнул Юра, как бы обращая внимание на ее комическую живучесть. И вдруг неожиданно добавил: — С химерой равенства я покончил, но к нам приближается химера пошлости. Не труд сделал чело-века, как думал Энгельс, а первое содрогание брезгливости сделало человека человеком. Наш далекий пращур впервые оттолкнул свою подругу, когда она с присвистом, как макаронину, втянула в рот живого червя. Она и раньше глотала червей, но на этот раз червь оказался очень жирным, слишком червистым. Произошел эстетический взрыв, начало понимания красоты.
— Точно! — с жаром согласился наш художник и ударил кулаком по столику, словно окон-чательно, по шляпку вбивая гвоздь истины. — Я всегда чувствовал, что эстетика старше этики.
— Ничего подобного, — ответил Юра, как бы слегка рассеянно глядя поверх головы Андрея, — этика уже была, потому что наш пращур ее терпел. Но на этом слишком жирном черве произошел эстетический взрыв. Эстетика вообще есть форма осознания этики. Это потом ее извратили и отделили…
Он замолчал. Тут только я заметил, куда смотрит Юра. Андрей тоже обернулся. С противо-положной стороны «Амры», там есть второй вход, к нам приближался наш общий знакомый, процветающий, модный адвокат. Это был круглолицый, очень крупный человек, веселый от избытка телесности. Он нес на руках Юриного сына. Как потом выяснилось, мальчик ему пожаловался, что отец не хочет покупать ему мороженое. Вот этого адвоката Юра и назвал химерой пошлости.
Вдруг адвокат остановился на полпути и, продолжая держать на руках мальчика, заговорил с кем-то из сидящих за столиком.
Как только он остановился, Андрей быстро обернулся к Юре и, как бы спеша опередить адвоката, сказал:
— Нет, ты не прав! В комнату ребенка, никогда в жизни не видевшего бабочку, влетает цветастая бабочка. Ребенок улыбается, тянет к ней ручонки. Не понимая, что это такое, он уже радуется красоте. Чувство красоты первично.
— Ты наивен, мой друг, — ответил Андрей, продолжая следить за адвокатом, остановивши-мся у столика с его мальчиком на руках, — впрочем, художник, вероятно, и должен быть таким. Бабочка для ребенка это продолжение солнечного света. А солнечный свет — продолжение света материнской любви, которую он уже почувствовал. Поэтому бабочка для ребенка играющая доброта…
Тут адвокат махнул рукой, повернулся и заколыхался в нашу сторону, и Юра сделал несколько быстрых выпадов.
— Гениальность ребенка в слитности добра и красоты. Если бы бабочка кусалась и укусила ребенка, он бы в следующий раз, увидев влетевшую в окно бабочку, кричал бы от ужаса и отвращения. Падение человека началось с того, что он сказал: «Да, эта бабочка кусается, но она красива!»
Псевдомужественность такого решения, признание искусности дьявола мы обсудим попозже. А теперь всё!
Адвокат приближался.
— Кто это тут Асланчику мороженое не дает, — шутливо рычал он издали, — кто это тут морочит ему голову потусторонними бреднями.
Мальчик важно восседал у него на руках с видом наконец-таки признанного принца. Своими темными глазами он издали, с высоты, поглядывал на отца с рассеянной горделивостью: вот так, папа!
Адвокат, не останавливаясь и как бы шутливо отказываясь здороваться, пронес его мимо отца и проколыхал мимо очереди к прилавку.
— Порцию мороженого сироте, — зычно попросил он, чтобы очередь слышала, — мать сбежала с американским миллионером. Отец сошел с ума. Ужасный случай.
Очередь с угрюмой недоверчивостью молчала. Телесное обилие адвоката было слишком внушительно. Но как всегда, нашлась героическая женщина.
— Как вам не стыдно! — полыхнула она, однако не выходя из очереди. Мальчик подбегал вот к этому мужчине и называл его папой! И они разговаривали! Граждане, я сама слышала своими ушами!
— Мадам, — обернулся адвокат, передавая Асланчику вазочку с мороженым, — разве я сказал, что он глухонемой? Я сказал, что он свихнулся. Говорит, что был чемпионом страны по рапире. А спросишь у него: «Какой страны?» — не знает.
И вдруг очередь расслабилась, зашевелилась, заулыбалась в знак понимания шутки. Удивительно, что это происходило в начале августа, до путча, до расползания страны. Но разговоры о разделе ее уже стояли в воздухе. И тогда казалось, что это настолько нелепо, что этого не может быть.
Принц, получив вазочку с мороженым, спрыгнул с трона и подбежал к столику отца. Сверкнул альпеншток ложки, вонзившейся в белоснежную вершину. Следом за ним, колыхаясь и как-то легко и точно вставляя шаги в ритмы колыханья, подошел адвокат. Цапнул лапищей ближайший стул, сунул под себя, обтек.