Человек и его окрестности
Шрифт:
«Теперь это надолго. Заморозьте меня, как Ленина, до нового революционного подъема. И когда нас разморозят, мы снова сразимся с Лениным по гамбургскому счету».
И Франко его заморозил. А потом Франко умер и испанцы продали Америке замороженного Сталина за сто мильярдов долларов. Вот почему им удалась демократия. Но это ненадолго.
— Зачем Америке замороженный Сталин? — спросил я.
Он так удивленно посмотрел на меня, как будто весь мир давно об этом знает и только я один каким-то чудом остался в неведенье. Но тут к нам снова подошел краснорубашечник. Смиренно
— Извините, но молодежь интересуется, что делал Владимир Ильич 20 января 1917 года?
Мой собеседник вдруг лукаво прищурился и, кивая головой на краснорубашечника, сказал:
— Разыгрывают старика, разыгрывают. Но как сказал один великий утопист: дети, играя, будут получать знания. А теперь признайтесь, только честно! Вы, конечно, имели в виду 19 января 1917 года?
— Честно говоря, да, — потупившись сказал краснорубашечник.
— То-то же! — воскликнул мой собеседник и горделиво подчеркнул: — Три вещи мне никогда не изменяли: голова, желудок, мошонка!
Краснорубашечник вздрогнул, но выдержал серьезность. Один из его друзей рухнул на стол от смеха. Второй, вероятно более совестливый, спрятал голову под стол, и только видно было, как спина его вздрагивает от приступов смеха.
— Да! Да! — продолжал мой собеседник, ничего не замечая. — В этот день Владимир Ильич писал письмо Инессе Арманд. Но это было не любовное письмо, а товарищеское. Ленин с негодованием, но, конечно, в рамках джентльменства отклоняет нападки Инессы на Энгельса. Инесса критикует Энгельса за то, что он в свое время скептически относился к идее всеобщей стачки. Но в его время с ней носились презренные анархисты.
Однако история шла вперед, а Энгельса уже не было. Время показало, что массовая полити-ческая стачка более чем оправданна. Если бы Энгельс был жив, он раньше Инессы догадался бы об этом.
Инесса при всей своей женственности не понимала диалектику времени. Кстати, как и Бухарин. Но это не мешало Бухарину быть любимцем партии. А если быть честным до конца, потому он и был любимцем партии, что недопонимал диалектики. Дело в том, что партия сама недопонимала диалектики и в этом диалектика ее любви к Бухарину.
А вы, конечно, ожидали, что это любовное письмо? Просчитались! Любовные письма Ленина хранятся в надлежащем месте. Скоро придет их срок. Мир узнает сто тридцать пламенных посланий великого революционера своей возлюбленной! Это Данте! Это Петрарка! Это Пушкин! Учитесь любить как Ленин!.. Но я об этом не могу! Не могу! Идите! Идите!
Краснорубашечник отошел, как мне показалось, несколько смутившись. Когда мой собесед-ник сказал, что писем было сто тридцать, я вспомнил ту цифру, которую он называл при нашей первой встрече. Теперь оказалось на три письма больше. Получалось, что переписка продолжа-ется, хотя и не столь оживленно, как раньше. Но потом я решил: а черт его знает! Ведь с тех пор прошло столько лет. Тогда он, видимо, был вполне работоспособен и мог найти еще три письма.
Обстоятельства смерти Инессы Арманд таинственны. По некоторым сведениям, она покончила с собой в Кисловодске, куда Ленин ее усиленно направлял для отдыха. Есть его письма по этому поводу. Очень уж он настаивал. Дружеская забота или что-то еще? Те, что предполагают самоубийство, ссылаются на противоречие между официальной версией ее смерти — холера и тем, что ее хоронили в открытом гробу.
Мой собеседник, явно взволнованный своим монологом, повернулся ко мне. В первый раз он молча сам разлил коньяк. Сильная рука его дрожала. Он посмотрел на меня. В глазах его стояли слезы.
— Выпьем за упокой ее души, — сказал он и, уже сквозь слезы, не видя меня, взрыдал: — Инесса, твой хладный труп из Кисловодска прибыл… Я знаю, это месть твоя, Инесса!
Неожиданно трезво:
— Обратите внимание — в слове Инесса два «эс», как и в слове Россия. Я вынужден был выбирать. И снова сквозь тихие слезы воспоминаний:
— Она умоляла меня остаться в Европе… У нее были деньги… Небольшие… Но достаточно для нас… Свой домик в Швейцарии и наши дети… И музыка под пальцами ее… Нечеловеческая музыка… Я так любил детей и музыку… Но тут февраль… Дурак Вильгельм нам злато предло-жил…
Неожиданно бодро, с пафосом:
— Я не мог не воспользоваться последним в жизни шансом доказать, что прав был я, а не Плеханов. И доказал! И вдруг ирония истории и Коба! Кто бы мог подумать в Цюрихе тогда? Но встреча близится! Что ж, берегись, кинто!
Я думал, он отвлекся и забыл, за кого пьет. Но он не забыл. По кавказскому обычаю, он чуть отлил из своей рюмки в знак того, что пьет за усопшую. Одним махом осушил рюмку, осушил ладонями глаза и посмотрел на меня с выражением трезвого безумия:
— Зачем Америке замороженный Сталин? Как зачем?..
Но тут откуда ни возьмись к нам подошел дядя Сандро. Он был в белой рубашке навыпуск, перетянутой кавказским ремнем, подчеркивающим его еще тонкую талию. Бляшки на поясе с намеком на серебро тускло светились. Штрихом отметим галифе и легкие азиатские сапоги.
Появился он неожиданно, но потом выяснилось, что он сидел слева от нас с кутящими стариками. Однако, когда именно он взошел на «Амру», я не заметил.
Дядя Сандро молча и пристально глядел на моего собеседника своими нагло не стареющими, яркими глазами. Тот ему отвечал таким же упорным взглядом, хотя одновременно и пытался изобразить на лице выражение острого, доброжелательно лукавого любопытства, столь знакомо-го нам по многочисленным картинам с неизменным названием «Ленин принимает ходоков».
Забавно, что название картин почему-то не менялось, даже если на них Ленин чаевничал с ходоком один на один. Когда-то, помню, педантическая детская логика, учитывая множествен-ное число в названии репродукции, заставляла меня всё искать и искать остальных ходоков, наверняка ловко замаскировавшихся в кабинете вождя.
Но в отличие от рисуночных загадок (найдите второго зайца) второй ходок, не говоря об остальных, никак не находился. И я, помнится, тогда примирился, приспособился к мысли, что остальные ходоки есть, но они ждут своей очереди за пределами ленинского кабинета и картины, и, значит, никакой ошибки в названии ее нет. О, как хотелось верить!