Человек из пустыни

До наступления нового, 3103 года оставалось шесть дней. Утром 21 фаруанна Эннкетин проснулся с чувством, что в доме что-то случилось, но понять, что именно, он пока не мог. Было ещё рано — половина пятого, до подъёма оставалось полчаса, и Эннкетин позволил себе полежать в постели до пяти, а в пять они с Эгмемоном обычно поднимались и приступали к своим каждодневным делам. Эннкетин встал в две минуты шестого, быстро принял душ, для пущего блеска натёр гладкую голову

специальным гелем, оделся, перед зеркалом тщательно расправил высокий белоснежный воротничок и повязал шёлковый узкий чёрный галстук. (Мода на широкие шейные платки отходила в прошлое, теперь модными считались узкие галстуки, которые нужно было завязывать в виде банта, а Эннкетин следил за модой и одевался в соответствии с последними веяниями.)

Он приготовил все душевые принадлежности лорда Дитмара и разложил их в обычном порядке на своих местах, окинул взглядом и кивнул: всё было безупречно. Джим принимал теперь ванну по вечерам, и для него Эннкетин приготовил только полотенце, гель для умывания и крем для лица. После он пошёл в гардеробную и занялся подготовкой одежды и обуви хозяев и хозяйских старших детей, Серино, Дейкина и Даргана. Серино уезжал в университет к девяти часам, у Дейкина и Даргана занятия в школе начинались в полдесятого, а Илидор вот уже три года приезжал домой только раз в месяц: он был курсантом лётной академии. Любимец Эннкетина, маленький Лейлор, которому через месяц должно было исполниться пять лет, был пока на попечении Айнена, и для него одежду готовить было не нужно.

Закончив с одеждой, Эннкетин спустился на кухню, чтобы позавтракать. Утренний приём пищи у них с Эгмемоном был главным и самым основательным за весь день: он обеспечивал им заряд энергии почти до вечера, чтобы в случае большого количества дел они могли обойтись без обеда. На кухне было тепло и пахло свежей выпечкой: Кемало, нисколько не похудевший за эти годы, уже занимался завтраком. Обычно, когда Эннкетин входил на кухню, там уже был Эгмемон, но сегодня его почему-то не было: Эннкетин пришёл первый. На рабочей поверхности возле плиты стояло блюдо, на котором соблазнительно возвышалась аппетитная горка ещё тёплых румяных булочек, прикрытая чистой белой салфеткой, и Эннкетин потянулся к ним, но Кемало это заметил и шлёпнул его по руке.

— Цыц! Булочки не для тебя, а для хозяев.

— Ну, можно хоть одну? — заискивающе улыбнулся Эннкетин, подходя к повару сзади.

— Нельзя, — отрезал Кемало, с подозрением косясь на него. — Для тебя — вчерашний холодный пирог с чаем.

— Ну, хоть одну, ну, пожалуйста, — елейным голосом упрашивал Эннкетин.

— Если все будут просить одну, хозяевам ни одной не достанется, — проворчал Кемало, краем глаза следя за ним.

Эннкетин вздохнул, бросая на булочки тоскливый и вожделеющий взгляд, с праздным видом прошёлся по кухне мимо Кемало пару раз, а потом, подскочив к нему, отвесил по его широкому заду звонкий шлепок, да такой энергичный, что задние роскошества фигуры повара вздрогнули и затряслись, как холодец. Осуществив это бесцеремонное посягательство на неприкосновенность покоя седалищной части тела Кемало, Эннкетин тут же отскочил и успел вовремя пригнуться: над его головой со свистом пролетела кастрюля. Повар метил ему в голову, но Эннкетин успел увернуться, и кастрюля загромыхала на полу, подпрыгивая и крутясь.

— Эй, полегче! — засмеялся Эннкетин. — Я же это не со зла. Может быть, я тебя давно люблю, а?

— Любит он, как же, — процедил Кемало, грозно хмурясь. — Меньше мели языком, пустобрёх! Садись и ешь свой пирог, а будешь распускать руки — как дам сковородкой!..

Он поставил на стол тарелку с куском пирога и налил кружку чая. Эннкетин, усевшись, снял свои белые перчатки, аккуратно свернул и положил в карман, после чего впился зубами в холодный пирог. Часы показывали уже без четверти шесть, через полчаса должны был подняться милорд Дитмар и Джим, а Эгмемона всё не было. Эннкетин спросил повара:

— Слушай, а Эгмемон что же, уже заходил?

Кемало отрицательно промычал.

— Что-то он сегодня опаздывает, — проговорил Эннкетин озадаченно. — На него это не похоже. Проспал, что ли?

— Чтобы Эгмемон проспал? В жизни не поверю, — отозвался Кемало. — Наверно, захворал старик.

— Захворал? — нахмурился Эннкетин. — Да ты что! Ещё вчера вечером он был бодренький, как всегда. Ничего такого я не заметил.

Однако чувство, что что-то случилось, не покидало Эннкетина. Странное беспокойство охватило его. В отсутствии Эгмемона было что-то зловещее и печальное, и Эннкетин с каждой минутой тревожился всё больше. Ровно в шесть он решился постучаться в комнату Эгмемона, но на его стук никто не ответил. Это было странно и пугающе. Эннкетин приоткрыл дверь и заглянул. В комнате было темно и тихо. Эннкетин позвал:

— Эй, Эгмемон! Уже шесть, вставай!

Ответом было гробовое молчание. Эннкетин позвал чуть громче:

— Эгмемон! Ты что, проспал? Вставай, до подъёма хозяев осталось пятнадцать минут!

Снова молчание. Эннкетин прислушался: не было слышно ни храпа, ни сопения, а между тем, Эннкетину было прекрасно известно, что спал Эгмемон далеко не бесшумно. В кромешной темноте ничего нельзя было разглядеть, и Эннкетин включил свет, щёлкнув пальцами. Загорелся светильник на стене, озарив комнату уютным желтоватым светом, и Эннкетин увидел Эгмемона. Он лежал в своей постели на спине, укрытый одеялом, и безмятежно спал, одну руку положив на грудь, а другую вытянув вдоль тела. На его лице были написаны неземной покой и умиротворение, как будто Эгмемон видел во сне сияющие райские чертоги. Подойдя, Эннкетин тронул его за плечо и позвал дрожащим голосом:

— Эгмемон… А Эгмемон? Ты чего? Просыпайся!

Ему бросилась в глаза подозрительная бледность лица дворецкого и слишком уж спокойное выражение на нём. Потрогав Эгмемона за руку, Эннкетин в ужасе отшатнулся: рука была холодной, как пирог, который Эннкетин только что съел. Грудь дворецкого была неподвижна.

— Эй, старик, ты что? — пробормотал Эннкетин.

Он боязливо нагнулся к лицу Эгмемона и долго вслушивался, но дыхания не услышал. Приложив пальцы к его шее, Эннкетин попытался нащупать пульс, но не смог. Тогда он приложил ухо к груди Эгмемона, но там было уже тихо. Эннкетин пошатнулся и сел на пол, не сводя полного ужаса взгляда с бледного спокойного лица дворецкого.