Человек как животное
Шрифт:
Впрочем, мы тут не уникальны. Известен опыт с другими социальными млекопитающими — крысами, которых запускали в клетку, где еду можно было добыть, только нырнув за ней и проплыв по туннелю. Крысы терпеть не могут плавать! Поэтому вскоре в клетке быстро установились тюремные порядки. Были там свои «шестерки», которые носили «паханам» еду. Были и свои «мужики», которые держались независимо — за кормом плавали, но добытое никому не отдавали.
И вот когда в нескольких «камерах» установились такие порядки, ученые сделали следующее — расселили из разных «камер» и посадили вместе «паханов» и «рабов». Теперь в клетках сидели только «рабы» и только «паханы».
Как вы полагаете, что дальше произошло?
Правильно, тут же установилась новая иерархия — и в клетке «паханов», и в клетке «рабов». Среди «рабов» вызрели новые «паханы», а среди паханов появились рабы.
Иерархичность вшита в конструкцию всех общественных животных. Именно поэтому, когда в 1917 году в несчастной Российской империи власть в свои руки взяли «трудящиеся», то есть бывшие субдоминанты, среди них тут же выделилась каста новой аристократии, которая начала эксплуатировать остальных еще жестче, чем прежняя. И несмотря на декларируемое равенство, кто-то в блокадном Ленинграде получал 125 граммов хлеба со жмыхом, а кто-то, как толстый товарищ Жданов, имел пирожные прямо с фабрики, а также икру, балык, баранину и прочие деликатесы.
Конечно, экономика, возникшая на базе природного поведения приматов, развиваясь, вносила определенные коррективы в их (наше) поведение. Тысячи лет назад, во времена античной цивилизации, было введено, например, юридическое равноправие граждан и принцип частной собственности, что позволило вывести из-под удара доминантов субдоминантные особи. И тем самым дало им стимул работать не «за один жетон», а в полную силу — потому что не отнимут. Эта интенсификация вызвала бурный рост техники, науки, искусств.
Но животность на кривой козе не объедешь! Равноправие-то есть, а равенства все равно нет и не будет. Потому что способности у всех разные, а развитие экономики требует конкуренции, то есть полной реализации этих самых способностей. Таким образом, равноправие вовсе не приводит к равенству в уровне жизни. Иерархия все равно сохраняется, но уже на новом уровне — не на уровне мышц или наследуемой власти, а на уровне денег. Теперь на верхних ступенях стоят не самые сильные, а самые умные, экономически адекватные. Места героев занимают торгаши.
И это гораздо лучше!
Вы никогда не задумывались о том, почему избранных президентов ругают, а диктаторов, вождей и тиранов любят и потом в истории величают высокопарными титулами — Великий, Грозный? Лично вам какая политическая ситуация нравится больше — любви или ругани?
Это непростой вопрос! Некоторым нравится, когда над ними висит кнут. Они буквально требуют «крепкой руки».
«Бьет — значит любит!» — сия поговорка есть вербальное отражение данного зоологического феномена, который является одним из самых ярких проявлений нашей животности. Дело в том, что у стадных зверей субдоминант опасается доминанта, поскольку тот может побить. И чтобы не вызывать неудовольствия или гнева доминанта, подчиненный демонстрирует ему знаки умиротворения и покорности. Тогда спокойно делается и самому подчиненному. Но знаки дружелюбия мы демонстрируем тому, к кому относимся дружелюбно! И тут происходит парадоксальная внутренняя инверсия, о которой Дольник почему-то не пишет. А мне механизм представляется таковым… Точно так же, как внутреннее веселье непроизвольно растягивает ваши губы в улыбке, так и при плохом настроении насильственная резиновая улыбка, в которой вы буквально заставляете свои мимические мышцы растянуть ваш рот, может привести к улучшению настроения.
Для иллюстрации этого парадокса в свое время был поставлен интересный психологический эксперимент. Одну группу испытуемых заставляли смотреть карикатуры, зажав карандаш между носом и верхней губой, а вторую группу — зажав карандаш между зубами. Первый способ блокирует мышцы, которые отвечают за улыбку, и тем самым препятствуют улыбке, а второй, напротив, заставляет человека как бы постоянно растягивать рот в улыбке «на все 32». Результат: второй группе карикатуры показались смешнее, чем первой.
Настроения вызывают мышечные реакции: тебе смешно — ты улыбаешься. Но и обратное верно — мышечные реакции могут вызывать настроения. Достаточно перестать скорбно сутулиться, продышаться, раскрыв грудь, пробежаться, как тоску буквально разгоняет кровью!
Примерно так и происходит в нашем случае с тираном — чем больше он бьет, тем больше дружелюбия и лести демонстрируют подчиненные, умиротворяя его. И тогда каждая ответная улыбка или покровительственный жест диктатора вызывают в душе буквально бурю восторга! В условиях жестокого террора и любовь к тирану принимает крайние формы. Вот вам прекрасное описание этого феномена. Писатель Корней Чуковский, побывавший в 1936 году на съезде партии, вспоминал пришествие Сталина:
«Вчера на съезде сидел в 6-м или 7-м ряду… Вдруг появляются Каганович, Ворошилов, Андреев, Жданов и Сталин. Что сделалось с залом! А ОН стоял, немного утомленный, задумчивый и величавый. Чувствовалась огромная привычка к власти, сила и в то же время что-то женственное, мягкое. Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные и смеющиеся лица. Видеть его — просто видеть — для всех нас было счастьем. К нему все время обращалась с какими-то разговорами Демченко. И мы все ревновали, завидовали — счастливая! Каждый его жест воспринимали с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства. Когда ему аплодировали, он вынул часы (серебряные) и показал аудитории с прелестной улыбкой — все мы так и зашептали: «Часы, часы, он показал часы», и потом, расходясь, уже возле вешалок вновь вспоминали об этих часах. Пастернак шептал мне все время о нем восторженные слова… Домой мы шли вместе с Пастернаком, и оба упивались нашей радостью».
Понравилось?..
Самое интересное то, что представители этого вида стали разумными, изобрели письменность и в лице Чуковского сумели зафиксировать свои восторженные ощущения от лицезрения жестокого вожака. А потом доискались и до их инстинктивных причин.
Технический прогресс постепенно уводит нас от нашей животности. Вернее, даже не уводит, а усиливает одни инстинктивные программы, гася другие. Ценность прогресса не в том, что он «уводит нас от зверства», а в том, что он позволяет нам успешно выживать, порождая, правда, кучу новых проблем взамен успешно решенных старых. Поэтому так любопытно встать на цыпочки и посмотреть вперед, в перспективу. В каком направлении мы движемся? Какие животные свойства востребованы прогрессом сейчас и будут востребованы завтра?
Для ответа на эти вопросы произведем ту самую давно обещанную инверсию политических координат в биологические.
Политическая ось левых и правых (коллективистов и индивидуалистов) есть не что иное, как ось стадного инстинкта. Те, у кого он развит сильнее, являются большими коллективистами, а те, которые не любят шумные компании, являются большими индивидуалистами. Это понятно.
Как писал Фрейд, «сознание виновности и чувство долга являются характерным достоянием gregarious animal (стадного инстинкта)». Но помимо тяжкого чувства долга и едкого сознания виновности стадный инстинкт дарит его носителям восторженное чувство единения, сплоченности, братства, принадлежности к чему-то большому, общему, великому — государству, племени, стае, банде или клубу болельщиков. Носители стадного инстинкта очень любят тешить себя патриотическими чувствами. Им очень нравится ощущение комка в горле и проливающиеся слезы во время искусственного возбуждения таких чувств — например, во время поднятия национального флага под ритмичные звуки (пошумелки). Раздражение чувства стадности коллективистам нравится не меньше, чем матери нравится испытывать ощущение любви от своего детеныша.