Человек, который хотел стать королем
Шрифт:
Потом мне пришло в голову, что два джентльмэна, подобные моим приятелям, не добьются ничего хорошего, разыгрывая роли газетных корреспондентов, и могут подвергнуться серьезным неприятностям, если физиономии их запомнят в одном из штатов центральной Индии или южного Раджпутана.
Затем я принялся за свои занятия, возвратился в свою редакцию, где не было ни королей, никаких приключений, кроме ежедневного выпуска газеты. Кажется, должность газетчика внушает каждому понимающему человеку предрассудок дисциплины. Являются лэди от различных миссий и неотступно просят редактора оставить все свои дела для того, чтобы описать христианскую раздачу наград в какой-нибудь глухой, мало известной деревушке; здесь сидят полковники,
Однако, это еще самая интересная часть года. Есть еще другие 6 месяцев, когда никто даже и не заглядывает в редакцию: термометр, медленно поднимаясь, доходит до самой верхушки стеклянной трубки, дневной свет так слаб, что еле можно разбирать корректуру; печатные машины раскалены докрасна, и никто ничего не пишет, кроме отчетов об увеселениях или извещений о смерти. В эту пору телефон становится звенящим предметом ужаса, потому что только и говорит вам о внезапных смертях мужчин и женщин, которых вы близко знали, а удручающий зной душит вас в то время, когда вы сидите и пишете: «Носится слух о незначительном увеличении заболеваний в округе Хода-Джанта-Хан. Проявление болезни в основе не эпидемическое, и, благодаря энергическим усилиям местных властей, болезнь почти уже прекратилась. Но, тем не менее, с глубочайшим сожалением, извещаем о смерти» и т. д.
Потом эпидемия действительно разражается, и слухов и сведений для успокоения подписчиков становится все меньше и меньше. Это — самое мрачное время для газеты, и, как говорится в объявлениях, «его надо испытать, чтобы оценить».
В этот самый сезон, замечательно плохой сезон, газета выходила своим последним недельным выпуском в ночь субботы, т. е. в воскресенье утром, по обычаю лондонских газет. В этом заключалось для меня значительное удобство, так как сейчас же после выпуска можно было отправляться спать: рассвет на полчаса понижал термометр с 96° до 84-х, а в этой прохладе усталый человек может заснуть, пока не разбудит его жара.
В одну из таких суббот было мое дежурство. Король, или царедворец, или какое-то государство должны были умереть, или дать новую конституцию; вообще — сделать что-то, считавшееся очень важным на другой стороне света, и газета должна была ждать до последней минуты, чтобы поместить телеграмму об этом.
На дворе стояла темная, как могила, ночь, такая удушливая и томительная, какая бывает только в июне, и раскаленный восточный ветер шумел в высохших деревьях, давая обманчивую надежду на дождь. Иногда поток почти горячей воды с шумом выливался на пыль, но все утомленные нестерпимым зноем люди знали, что это был только один обман. Я сидел в комнате, где находился печатный станок, потому что в ней было несколько прохладнее, чем в редакторской; станок издавал однообразный звук — тик-так, ночные птицы жалобно кричали за окном, а голые наборщики обтирали потные лица и беспрестанно пили воду. Мы не получали того, чего ждали, хотя ветер шумел, последние статьи были набраны, а весь земной шар, казалось, тихо замер в удушающей жаре, приложив палец к губам, в ожидании великого события. Я сквозь дремоту спрашивал себя: почему телеграф есть благо, и почему этот умирающий человек, или воюющий народ ничего не знают о тех неудобствах, которые приходится терпеть из-за них?
Я собирался уйти и отпустить наборщиков и уже поднялся с места, как двое каких-то людей, закутанных в белое, предстали предо мной. Первый из них сказал: «Это он!» Второй отвечал: «Так, он самый!» Оба засмеялись так громко, что едва не заглушили шум машин, и отерли потные лица.
— Когда мы проснулись во рву, где спали, так как там прохладнее, и заметили через дорогу горящий огонь, я сказал моему товарищу: редакция открыта. Пойдем туда и потолкуем с ним, — произнес тот, который был поменьше Это был тот самый человек, которого я встретил на поезде, а товарищ его — рыжий субъект на Марварском скрещении. Невозможно было ошибиться ни в бровях первого, ни в бороде второго.
Я не очень обрадовался им, потому что больше хотел спать, чем беседовать с бродягами.
— Что вам нужно? — спросил я.
— Полчаса поговорить с вами в прохладной и удобной комнате, — отвечал рыжебородый. — Нам хотелось бы также что нибудь выпить… — уговор еще не начался, Пиши… нечего так смотреть на меня. Мы действительно нуждаемся в вашем совете, а денег нам не надо.
Я повел их в душную контору, стены которой были увешаны географическими картами, и рыжий начал потирать свои руки…
— Вот, это подходящее для нас, — сказал он. — Это и есть настоящее место, куда следовало придти. Теперь, сэр, позвольте представить вам брата Пиши Карнегана, это — он, и брата Даниеля Драво, это — я, и рассказать покороче о наших профессиях, так как мы пробовали многие из них. Мы были солдатами, матросами, наборщиками, фотографами, корректорами, уличными проповедниками и корреспондентами Backwoodsman'а, когда думали, что газета в этом нуждается. Карнеган трезв, также как и я. Посмотрите на нас и убедитесь, что это правда. Вы дадите нам по штуке ваших сигар и огня.
Действительно, они были совершенно трезвы, и я дал им тепловатой воды с коньяком.
— Отлично и превосходно, — воскликнул Карнеган, отирая пену с усов. — Теперь дайте мне говорить, Дан. Мы исходили всю Индию, большею частью пешком. Мы были машинистами, мелкими поставщиками и т. п. и решили, что Индия не достаточно обширна для таких, как мы.
В действительности они сами были слишком обширны для конторы. Когда они сели за стол, то казалось, что борода Драво заняла одну половину комнаты, а плечи Карнегана — другую. Карнеган продолжал:
— Все в стране недоделано и на половину, потому что те, которые управляют ею, не позволяют никому прикоснуться до нее. Они тратят все свое время на управление страной, а вы не смеете ни поднять лопату, ни отломить кусочек скалы, не можете ступить шагу без того, чтобы правительство не сказало: «Оставьте, мы управляем сами».
Вследствие того, что дело поставлено так, мы и хотим оставить страну и уйти в какое нибудь другое место, где не так теснят человека и он может взять, что ему принадлежит. Мы не малолетние и боимся только выпивки, но на счет ее подписали условие. Мы уходим отсюда затем, чтобы сделаться королями.
— Действительно, королями, — пробормотал Драво.
— Да, конечно, — отвечал я. — Вы сегодня много бродили по солнцу, а ночь и до сих пор слишком душна.
— Мы не выпили и не получили солнечного удара, — возразил Драво, — и просим только взглянуть на книги и атласы, так как решили, что на свете теперь есть только одно место для таких людей, как мы. Его называют Кафиристаном. По моему разумению, он находится на верхушке правого угла Афганистана, не далее 300 миль от Пешавера. Там есть тридцать два языческих идола, а мы хотим быть тридцать третьим. Это горная страна, и ее женщины очень красивы.