Человек, который купил автомобиль
Шрифт:
– Безобразие, просто безобразие, - с горечью поддержал его я.
– Черт бы побрал эти банкеты! Давайте выпьем - может, хоть настроение поднимется.
Я налил ему вина.
– Думаю, - сказал он, - что оно хуже вина с моих виноградников.
И он с опаской сделал глоток. Один, еще один - и так, пока бокал у него не опустел. Я вежливо ждал.
– Ну как?
– спросил я наконец.
– По-моему, хуже, - ответил он.
– Но до конца я не разобрал, а оговаривать винодела мне бы не хотелось. Плесните еще немножко.
Я снова наполнил его бокал.
– Нет, мое лучше, - твердо сказал он, до дна осушив
Все же полной уверенности у него, как видно, не было, потому что после этого он выпил еще бутылку. Потом он мне сообщил, что, если я хочу налить ему еще, он согласится выпить только из стакана, потому что подобные вина можно лить в желудок в таких же количествах и с тем же безразличием, что и обыкновенную воду, а хорошие напитки следует пить только маленькими порциями и небольшими глотками.
Когда официанты стали обходить гостей, предлагая сигары, кабальеро достал пенковую трубку, изображающую президента Вильсона, и любовно ее прочистил петушиным пером.
– Перо тоже из моего имения, - сказал он доверительно.
– У меня сотни петухов и кур; вы можете себе представить, сколько у них перьев. Лучших перьев для чистки курительных трубок на свете нет. Может, у других лучшие яйца (хотя это надо еще доказать), но никакие другие птицы не могут предложить такие перья, будто специально созданные для того, чтобы вычищать ими из курительных трубок никотин.
И тут же этот добрый сеньор осчастливил меня потоком рассказов о своем, полном чудес, имении. Вскоре я уже знал, что большую часть своей жизни мой новый знакомый провел в Нью-Йорке, там он сколотил себе огромное состояние, на которое и жил сейчас, не зная забот, у себя на родине. После пребывания в США у него появилась почти болезненная страсть к статистике, и нынешнюю его счастливую жизнь омрачало только то, что он не знал точно, сколько именно баклажанов, стручков фасоли, корней латука растет на его огороде, сколько яиц несут его куры и сколько плодов зреет на деревьях в его саду. Сам он возможности подсчитать это, к сожалению, не имел. О, если бы ему встретился серьезный человек, который, понимая, в такой же мере, как и он, насколько важна статистика, взял бы ведение этого нетрудного учета на себя!.. Он готов платить такому человеку пятьсот песет в месяц. (Я заморгал глазами.) И, в общем-то, особенно много времени на это не потребуется. Двух часов в день вполне достаточно, чтобы справиться идеально с этой работой.
Я заявил торжественно, что статистика всегда была моей любимой наукой, и, кажется, даже сказал, что, на мой взгляд, она мать всех других наук.
– И всех искусств, - с воодушевлением добавил он.
– Ну, это само собой разумеется, - подтвердил я.
Он поздравил себя с тем, что ему встретился такой здравомыслящий человек, как я, а я заверил его, что беседовать с таким умным кабальеро, как он, огромное удовольствие. Похоже, слышать это ему было приятно, потому что он тут же захотел подарить мне петушиное перо, а поскольку другого пера у него при себе не было, от избытка чувств он предложил мне то, которым вычищал содержимое головы президента Вильсона. Мы снова заговорили о статистике, и он мне сказал: не было случая, чтобы, совершив какое-нибудь действие, он не оценил его статистически.
– Благодаря этому, - продолжил он, - я, например, знаю, что на сегодняшнем банкете выпил четыре больших стакана вина и восемь маленьких бокалов...
– Девять, - перебил его я, - потому что один раз вы выпили бокал, принадлежавший вашему соседу справа. Итого девять; и вы съели девять булочек.
Он изумленно на меня уставился.
– Вам я согласился бы платить семьсот песет в месяц, - сказал он.
В солнечном сплетении у меня приятно защекотало. Обнаруживать свою радость я, однако, не стал.
– Хотите увидеть мое имение?
– спросил он.
– Оно в двадцати километрах от Мадрида. Моя машина внизу, я вас туда доставлю мгновенно.
Я согласился. Мы сели в великолепный автомобиль, который повел он сам. Он умело лавировал в потоке машин; но вдруг с некоторым удивлением и страхом я увидел, что мой состоятельный кабальеро покраснел, нахмурился, начал кусать себе губы и обнаруживать другие признаки гнева. И на одном из перекрестков он высунул в окошко голову и завопил:
– Идиот! Скотина! Ходить научись!
И объяснил мне:
– Меня пешеход обругал. Отвечать этим идиотам надо быстро, ведь...
Не докончив фразы, он опять высунулся в окошко и заорал:
– В стойло, животное! Пошевеливайся, болван! Тебе в упряжи ходить бы, а не за рулем сидеть!
И снова повернулся ко мне:
– Трудней всего мне было научиться именно этому - быстрым ответам, что в вождении машины самое трудное. В казино, в театре, на тротуаре, повсюду, где собираются люди, у вас есть возможность ответить оскорблением на оскорбление, потому что есть время ответ обдумать. Но иначе обстоит дело, когда ты едешь в машине: все происходит чересчур быстро. Особенно если тебя оскорбляют из машины, которая идет наперерез твоей. И еще беда в том, что никому не достается столько оскорблений, и таких отборных, как водителю, потому что его оскорбляют буквально все - те, кто идет пешком, те, кто глазеет с балконов, и даже те, кто сам едет в машине; одни - потому что едут медленнее его, другие - потому что быстрее. Нелегко приходится, поверьте мне, очень нелегко. Слишком многим нужно успеть достойно ответить. Сперва я обзывал всех одним и тем же словом, но в конце концов это мне наскучило. Я стал изучать толковый словарь, и теперь репертуар у меня достаточно богатый.
И, будто подтверждая истинность сказанного, он ответил только что обругавшему его водителю:
– Размазня! Мозгляк!
Сейчас мы ехали по тем улицам Мадрида, где движение самое оживленное. Кабальеро попросил меня:
– Будьте так добры... а то мне одному не справиться... прошу вас, обзывайте через правое окошко, а я буду через левое.
– Не знаю, получится ли у меня...
– Главное, не смущайтесь.
– И когда начинать?..
– Можете браниться беспрерывно, потому что здесь все время кто-нибудь вас ругает или собирается обругать. Не церемоньтесь.
Я заорал в правое окошко:
– Где у тебя глаза, какаду? Кретин! Бездельник!
А кабальеро в это время вопил через левое:
– Плут бессовестный! Мошенник! Дубина!
Нас тоже обзывали, совершенно автоматически, и справа, и слева. Выехав на шоссе, мы изрыгали уже не более пяти-шести бранных слов на километр. Когда наперерез нам, ехавшим со скоростью сто километров в час, проскакивала на скорости сто два километра другая машина, мы оба кричали:
– Дураки!
И ветер до нас доносил: