Человек находит друга
Шрифт:
Вскоре после моего возвращения в университет я получил тревожные известия о Стаси: она передушила многих соседских кур, завела привычку бесцельно бродить по окрестностям, разучилась вести себя в доме и не желала никому подчиняться. Она сохраняла ценность только как сторожевая собака, потому что со дня на день становилась все более свирепой. После того как Стаси совершила целый ряд преступлений, включая несколько массовых истреблений кур, кровопролитный налёт на крольчатник и, наконец, превращение в лохмотья брюк почтальона, она была низведена до положения дворовой собаки и в унылом одиночестве сидела на веранде у западной стены дома. То есть одинокой она была только в смысле человеческого общества, так как делали большую и удобную конуру с красавцем динго, о котором я уже рассказывал во второй главе. Таким образом, с января по июнь она просидела взаперти, точно пленный дикий зверь, и вместе с диким зверем.
Вернувшись в Альтенберг в конце июня, я сразу пошёл в сад повидаться со Стаси. Едва я начал подниматься на веранду, как Стаси
Задние ноги Стаси подогнулись, морда задралась, горло задёргалось, и многомесячные муки нашли уход в жутких и тем не менее прекрасных звуках волчьего воя. Она выла долго, не меньше полминуты, а потом молнией кинулась на меня. Я оказался в центре тайфуна собачьей радости. Она прыгала мне на плечи, чуть не сорвала с меня пиджак — она, Стаси, сдержанная, корректная, обычно ограничивающаяся своё приветствие лёгким помахиванием хвоста, а для выражения любви клавшая голову мне на колени, не больше; она, молчаливая Стаси, теперь свистела, как паровоз, и визжала даже ещё более пронзительно, чем минуту назад выла. Потом она отпрыгнула в сторону, подбежала к калитке и оглянулась на меня через плечо, умоляя, чтобы я её выпустил. Для неё само собой разумелось, что с моим приездом её арест кончился и она опять может вести прежнюю жизнь. Как не позавидовать крепости этой нервной системы! Душевная травма, едва её причина исчезла, не оставила никаких следов, кроме тех, для уничтожения которых достаточно было повыть полминуты и полторы минуты исполнять пляску восторга, после чего собака уже готова была вернуться к нормальному существованию!
Когда я направился в дом, жена, увидев, что рядом со мной бежит Стаси, вскрикнула: «Боже мой! Куры!» Но Стаси даже не взглянула на кур. Вечером, когда я взял её в комнаты, жена предупредила меня, что Стаси теперь «не следит за чистотой». Однако манеры Стаси вновь стали безупречными. Она по-прежнему помнила и исполняла все, чему я её обучил, то есть была точно той же собакой, какой её сделали неполных два месяца занятий со мной. В течение девяти месяцев глубочайшей собачьей тоски она преданно сохраняла все, что получила от меня. И теперь для Стаси начались недели ничем не омрачённого блаженства. Во время летних каникул она была моей неразлучной спутницей, и мы почти ежедневно совершали длинные прогулки по берегу Дуная, и иногда и купались. Но всему наступает конец, и, когда пришла пора упаковывать чемоданы, возникла опасность, что уже описанная трагедия повторится вновь. Стаси притихла и уныло ходила за мной по пятам. На сей раз тот бесспорный факт, что собака не понимает смысла человеческих слов, стоил бедняжке Стаси немало мучений. Я решил взять её с собой, но не мог объяснить ей этого. Сколько ни повторял я ей, что не брошу её, она все время оставалась в крайне нервном напряжении и не отходила от меня ни на шаг. Однако под конец мне все же удалось вывести её из этого состояния.
Незадолго до отъезда Стаси снова уединилась в саду, по-видимому, с теми же намерениями, что и в прошлый раз. Я оставил её в покое до самой последней минуты, а затем позвал таким голосом, каким обычно звал на прогулку. Тут она все поняла и в восторге запрыгала вокруг меня.
Однако побыть с хозяином Стаси было суждено лишь несколько месяцев, потому что в октябре меня призвали на военную службу. При расставании повторилась былая трагедия с той только разницей, что Стаси сбежала и два месяца вела дикую жизнь в предместьях, совершая одно преступление за другим. Я твёрдо уверен, что именно она была таинственной «лисицей», опустошившей крольчатник на загородной вилле одного муниципального советника. В конце декабря Стаси, худая как скелет, со слезящимися глазами и воспалённым носом, вернулась домой, и моя жена окружила её заботливым уходом. Однако держать Стаси в доме после того, как она поправилась, оказалось невозможным, и её отослали в зоопарк, где она делила клетку с огромным таёжным волком, который стал её супругом. К сожалению, этот брачный союз оказался бесплодным. Позже, когда я работал невропатологом в тыловом госпитале, мне удалось взять её к себе. Потом меня отправили на фронт, а Стаси и её шестерых щенят я отослал в Вену, в Шенбруннский зоопарк, где в самом конце войны она погибла во время воздушного налёта. Но один из наших альтенбергских соседей купил её сына, и все наши нынешние собаки — это его потомство. Хотя Стаси провели со своим хозяином меньше половины своей шестилетней жизни, она была самой верной собакой из всех, с которыми мне приходилось иметь дело, — а мне приходилось иметь дело с очень большим числом собак.
ОБУЧЕНИЕ
Существует множество книг об обучении собак, написанных людьми гораздо более компетентными, чем я, и у меня нет намерения превращать эту главу в трактат о собачьем воспитании. Я хочу только поговорить о нескольких легко прививаемых навыках, которые облегчают взаимоотношения любого владельца с его подопечной. Обычному современному владельцу собаки вряд ли окажется полезным пёс, приученный по команде «брать вора», или приносить тяжёлые предметы, или разыскивать потерянные вещи, — мне хотелось бы спросить у счастливого хозяина такой умной собаки, сколько раз в году его верному спутнику приходится использовать своё умение на практике. Самого меня собаки никогда не спасали от грабителей, и единственной моей собакой, которая подала мне предмет, обронённый на улице, была молоденькая сука, вовсе не обученная приносить предметы. Это был интереснейший случай: Пиги II, дочь Стаси, трусившая позади меня по городской улице, внезапно ткнулась носом мне в ногу, а когда я поглядел на неё, она потянулась мордой к моей руке, сжимая в зубах кожаную перчатку, которую я обронил. Не знаю, что она думала в ту минуту и действительно ли сообразила, что предмет, упавший позади меня и пропитанный моим запахом, принадлежит мне.
Разумеется, после этого я начал часто «терять» перчатки, но Пиги ни разу даже не взглянула на них. И, во всяком случае, мне было бы интересно узнать, сколько собак, обученных «искать потерянное», хотя бы раз принесли хозяину вещь, потерянную по-настоящему.
В «Кольце царя Соломона» я уже исчерпывающим образом изложил свой взгляд на людей, отдающих собак на обучение профессиональному дрессировщику. Три урока, о которых речь пойдёт ниже, чрезвычайно просты, и можно только удивляться тому, как редко владельцы собак берут на себя труд обучить своих псов этим командам: «Лежать!», «Место!» и «Рядом!» Но прежде я хотел бы сделать несколько общих замечаний об обучении собак и начну с вопроса о поощрении и наказании. Считать, что последнее действеннее первого, — это глубокое заблуждение. Многие элементы собачьего воспитания, в частности умение соблюдать чистоту в доме, гораздо лучше постигаются без помощи наказаний. Для того чтобы приучить только что приобретённого трехмесячного щенка к соблюдению чистоты, следует в течение первых часов его пребывания в вашем доме постоянно следить за ним и в тот момент, когда он, по-видимому, будет готов запятнать пол, тотчас выносить его наружу и ставить на землю всегда в одном и том же месте. Когда он сделает то, что от него требуется, похвалите его и погладьте, словно он совершил героический поступок. Щенок, с которым обходятся подобным образом, вскоре соображает, что к чему, и, если его регулярно выводить, убирать за ним больше не потребуется.
Очень важно, чтобы наказание следовало за проступком немедленно. Нет никакого смысла бить собаку даже через несколько минут после того, как она сделает что-то не так, поскольку она не в состоянии понять связь событий.
Отсроченное наказание может быть полезным только для собаки, которая постоянно совершает что-то недозволенно и знает это. Конечно, из этого правила есть исключения — как-то, когда одна из моих собак по чистому неведению убила новое животное в моей коллекции, я спустя некоторое время дал ей понять, насколько чудовищное преступление она совершила, раза два сильно ударив её трупом злополучной жертвы. Но я отнюдь не ставил себе целью внушить собаке понятие о преступности данного деяния и рассчитывал только возбудить у неё отвращение к определённому объекту. Ниже я расскажу, как мне иной раз приходилось прибегать к «профилактическому» наказанию, чтобы привить собакам уважение к неприкосновенности новых членов моей живой коллекции.
Приучить собаку к послушанию с помощью наказаний нельзя и столь же бессмысленно бить её, если, соблазнённая запахом дичи, она во время прогулки убежит от вас. Побои не отучает её убегать — это происшествие уже далеко отодвинулось в её памяти, — а скорее отучат возвращаться, так как в её представлении они будут связаны именно с возвращением.
Единственный способ отучить её от этой манеры — стрелять в неё из рогатки, когда она задумает удрать. Выстрел должен быть произведён неожиданно для неё, и будет лучше, если она не заметит, что камешек, свалившийся на неё неведомо откуда, был послан рукой хозяина. Полная беззащитность перед этой болью поможет собаке хорошо её запомнить, и к тому же этот способ не внушит ей страха к рукам.
Наказывать собак, как и детей, можно только любя, так, чтобы наказывающий сам страдал от этого ничуть не меньше виновного; для определения же степени наказания нужно хорошо знать и понимать собаку. Разные собаки воспринимают наказание по-разному, и для нервного впечатлительного пса лёгкий шлёпок может значить гораздо больше, чем настоящая порка для его более уравновешенного и флегматичного брата.
Здоровая собака на редкость нечувствительна к физическому воздействию, и рукой ей почти невозможно причинить настоящую боль, если только не бить её по носу. Моя овчарка Тита отличалась большой силой, и после возни с ней я, как правило, бывал весь в синяках. Во время игры я мог ударить её кулаком, пнуть, резко стряхнуть на землю, когда она повисала у меня на рукаве, но она считала все это увлекательной забавой, дававшей ей право отплачивать мне сторицей. Однако, если я ударял её не в шутку, а всерьёз, пусть совсем легонько, она взвизгивала и тоскливо замыкалась в себе.