Человек напротив
Шрифт:
С минуту они молчали. Потом Ася сгорбилась в кресле. Потом закрыла сумочку — щелкнул замок. Заложило в груди, чуть выше сердца. Откуда-то из-за стены или из коридора ритмично, буквально на одной басовой ноте, долбил по-английски магнитофон. «Ай кэн фак — бам, бам-бам, бам-бам — ю кэн фак — бам, бам-бам, бам-бам — хи кэн фак — бам, бам-бам, бам-бам — ши кэн фак — бам, бам-бам, бам-бам — уи кэн фак — бам, бам-бам, бам-бам — зэй кэн фак — бам, бам-бам, бам-бам…» Опять надо ловить слезы за хвост, чтобы не выскочили наружу.
— Я пойду, — сказала Ася с чуть заметной вопросительной интонацией. И только тут поняла, что на самом деле — надеялась на чудо. Надеялась. Потому и начала так резко с декларации недоверия — чтобы ее разубедили с той же неистовостью, с той же искренностью
— Подождите, — чуть помедлив, ответила Александра Никитишна. — Я не закончила. Я все-таки немножечко эмпат. Обнаружила это лет двенадцать назад, а убедилась окончательно — лет семь… шесть… Я чувствую, просто чувствую кое-что… что обычно люди не чувствуют. Таким, как я, в милиции цены бы не было. Я действительно очень много сразу про вас поняла. И это не только как… ну, как Шерлок Холмс — все подмечает внимательным, острым взглядом и делает выводы. Большую часть того, что я подмечаю, я подмечаю не глазами. И выводы делаю не только из того, что подмечаю. Я — чувствую. Иначе я не смогла бы работать. Я чувствую, что люди хотят слышать — и им это говорю. Им приятно. И они платят мне за это удовольствие. Я буквально почувствовала, как ваши легкие затрепыхались навстречу дыму. Я чувствую, что вам совершенно необходимо сейчас принять еще одну валидолину, но это вы тоже стесняетесь при мне. Вот здесь у вас тянет, с минуту назад затянуло, да?
— Да, — тихо сказала Ася и послушно полезла за валидолом.
— И еще много про вас чувствую, поверьте мне… я уж не буду все перечислять, это просто ни к чему. А теперь другая история, послушайте и постарайтесь поверить. Просто на слово. Я работаю вообще-то. Есть такое объединение «Позитрон», я там… неважно. Клерк. И я езжу туда каждый день. И много чего чувствую про людей, которые едут со мною рядом, проходят мимо по улицам, иногда — даже про тех, кто живет в домах, возле которых я иду. Сунулся человек открыть форточку или стоит у окна, поливает цветочки на подоконнике — и вдруг на меня будто падает: у этого тромбофлебит. Не название болезни слышу, а чувствую симптомы, и тут уж несложно самой поставить диагноз. А этот боится откровенного разговора в первом отделе, на него там еще со времен перестройки досье. А эта — влюблена, но мелко, грошово… ей нравится, что у парня такая модная щетина на обворожительно тупом рыле, и такие крепкие пальцы, и такая попсовая куртка, и что какая-то подружка ей из-за куртки ее парня завидует. Какая это на самом деле куртка, я не вижу. Конкретной информации нет. Но то, что девчонка ощущает ее как попсовую, я чувствую.
— Я… н-не верю, — с трудом выговорила Ася.
— И я не верила, пока не почувствовала сама. Неважно. Пришли же вы ко мне, не веря. Взялась делать — так делай, вы сами сказали. Так вот уж доделайте. Потому что… потому что… не знаю, как сказать. — Александра Никитишна неторопливо вынула из мундштука давно погасший окурок, положила его в пепельницу, потом вставила новую сигарету. Щелкнула зажигалкой. Пальцы у нее чуть дрожали. Этого не было поначалу, отметила Ася и вдруг сказала:
— Я закурю.
— Естественно, — ответила Александра Никитишна. И протянула ей зажигалку с маленьким огонечком, прыгающим поверх. Ася достала из сумочки сигареты — снова щелкнул в тишине замочек. «Ши кэн писс — бам, бам-бам, бам-бам — уи кэн писс…» Уже из-за одного этого бам-бам нельзя было допускать тишины; следовало разговаривать без пауз.
— Понимаете, все это что-то очень естественное. Посюстороннее, так сказать. Просто, скажем, атавизм… или повышенная, аномальная чувствительность. Есть люди близорукие, а есть дальнозоркие, так вот я дальнозоркая. Вы же заметили сейчас, что у меня пальцы дрожат, а в начале разговора тремора не было и в помине, потому что я не волновалась. А дальше вы уже можете поразмыслить и понять: это было оттого, что я думала, будто у меня обычная клиентка, с какой-нибудь ерундой, я ей сейчас наплету про ее хахаля или про ее киску, и дело с концом. Поверьте, с такими проблемами, как у вас, ко мне еще не приходили. Вот. Видите, как просто. Ну, а я замечаю и чувствую еще чуть больше. Никакого секрета, никакой мистики. И чувствую только на очень близком расстоянии. Если в окно — то в ближайшее. Только первый этаж. Иду мимо — чувствую, и то далеко не всегда. Прошла пару шагов — все растворилось. Как запах.
Обе женщины приникли к своим сигаретам одновременно. Почти одновременно выдохнули дым. Потом Александра Никитишна поднялась — разом обвалились к полу складки длинного халата — и медленно пошла поперек тесной, уставленной допотопной мебелью комнаты.
— Но есть одно исключение, — отрывисто произнесла она. Пошла обратно. Ася завороженно следила за нею и ловила каждое слово; ее пронялотаки — и теперь познабливало от волнения. Происходило нечто сверхъестественное.
— Там в глубине, где-то во дворах есть дом… обычный жилой дом, один из прочих… И в нем есть одна квартира. Про остальные я ни разу не чувствовала ничего и не могла, разумеется, потому что далеко, метров семьдесят от моей обычной дороги от остановки к проходной… А там… все время свет. То есть не окно освещено, а — свет! Вы понимаете?
— Нет.
Александра Никитишна печально усмехнулась.
— И я — нет. Сколько раз я хотела туда пойти! Просто — пойти, позвонить в дверь… или хотя бы подойти поближе, может быть, что-то пойму, почувствую… Не решилась. Это… совершенно иное. Мне просто страшно. Если соприкасаешься с качественно более высоким уровнем, то либо поднимаешься на него, либо сгораешь. Вот… вы уж извините… вот отец вашего Антона. Насколько я понимаю, вы ничего не требовали от него, наоборот, как бы только дарили… но это были такие подарки, которые не всякий может взять, от которых можно надломиться. И тут — что-то подобное, только где-то там… — На мгновение она даже поднялась на цыпочки и беспомощно повела вверх старческими руками, словно пытаясь поймать нечто, парящее под потолком; в ее пальцах дымила сигарета в длинном мундштуке а-ля начало века, и под потолком не осталось ничего, кроме медленно перетекающего из никуда в никуда извилистого следа.
— Откуда вы это все знаете? — спросила Ася медленно.
Александра Никитишна растерянно посмотрела на нее, а потом пожала плечами.
— Поняла… — как-то удивленно ответила она. Бам, бам-бам, бам-бам. . — Все так называемые экстрасенсы, — торопливо сказала Александра Никитишна, — в лучшем случае вроде меня. Или вовсе жулье, я с такими тоже сталкивалась. А там… Если вам где-то и могут помочь, то только там. И… еще. Я не знаю, но… Вы с этим уже как-то связаны. Понимаете? Уже.
— Не понимаю.
— И я не понимаю. Над вами будто отсвет. Тоненький извилистый лучик, остывший такой… По-моему, он не живой. Рудимент.
— Это бред, Александра Никитишна, это какой-то бред! Я обыкновенная взбалмошная баба без особых изысков, и даже без особых устоев… Никогда ни с какими магами не общалась даже мельком. Всю жизнь бумажки перебирала, всех ненавижу… Какой лучик? Какой отсвет?
«Ай кэн килл — бам, бам-бам, бам-бам — ю кэн килл — бам, бам-бам, бам-бам — хи кэн килл…»
— Я дам вам адрес, — устало проговорила Александра Никитишна. — Просто напишу вам на бумажке номер дома и номер квартиры, так, как их себе представляю… как чувствую. А дальше вам решать. Я не знаю.
«Уи кэн килл — бам, бам-бам, бам-бам — зэй кэн килл — бам, бам-бам, бам-бам…»
— Напишите, — сказала Ася. — Напишите мне, пожалуйста, этот адрес.
Но, стоило ей выйти на лестницу — обычную советскую лестницу, пропахшую кошками, с перегорелой лампой, стертыми, словно ими пользовались много веков, ступенями и расшатанными перилами, за которые все равно, хоть это и рискованно, приходится цепляться, потому что в потемках ни черта не видно, — настороженно-благоговейный трепет стал быстро оседать, словно пена в выключенной взбивалке. Узкий прямоугольник далекого лестничного окна теплился рыжим закатным светом, но здесь этот свет не освещал ничего; наваливаясь на хлипкую опору, Ася медленно, все время боясь оступиться и переломать ноги, перемещалась от ступеньки к ступеньке. Путь вниз занял, наверное, минут десять.