Человек не устает жить
Шрифт:
А второе увлечение продолжалось: в школе на Эльмаше Володя вел занятия кружка авиамоделистов, и скоро был определен в специальную школу военно-воздушных сил. Учение в ней шло по-особому. Кроме обычных уроков ребята проходили азы военного дела, изучали самолеты, прыгали с парашютом, на лето выезжали в военизированные лагеря.
И вот 1941 год. Десятый класс спецшколы Владимир Шустов закончил в дни, когда на нас обрушилась фашистская орда. Семнадцатилетний парень пошел в военкомат и подал заявление с просьбой отправить его на фронт.
О первых днях войны он позже вспоминал: Мы присягали не на площади, Не на казарменном плацу… Над степью алое полотнище, И вьюга хлещет по лицу В строю, как надолбы, ребята За рядом ряд, за рядом ряд… Еще минута и — солдаты, еще полдня и — Сталинград.…Пожалуй, самое серьезное боевое крещение он принял на Центральном фронте под Понырями в дни Курской битвы. Он был тогда корректировщиком огня в батарее 120-миллиметровых минометов. Это значит: всегда впереди, всегда на линии огня, всегда глаза в глаза с врагом.
В небольшой статье не поведаешь о боевых буднях солдата, когда не то что каждый час, а каждую минуту меняется грозная обстановка, и каждую минуту, каждое мгновение прет на тебя смерть, и надо остаться живым, и надо бить врага… Я расскажу только об одном дне — 24 июля 1943 года.
Шел бой под селом Александровкой. Трудно, в дыму и огневом грохоте, продвигались наши вперед. Вдруг, невидимые, ударили по нашим передовым цепям тяжелые немецкие минометы. Шустовская батарея получила приказ накрыть фашистских минометчиков. Для этого корректировщик огня должен был снять буссоль цели — засечь ее. А цель не видна — укрылась где-то в лощине за леском.
Резкими короткими перебежками двинулся Владимир вперед, к позициям врага. Все ближе и ближе. Враги заметили его, ударили из пулемета, рванула рядом одна мина, другая — его отсекали от своих. Хорошо, что вокруг было много глубоких вмятин от танков… Грязный, потный, но невредимый и, главное, с данными о расположении цели вернулся он в свою батарею. Через несколько минут вражеский огонь был подавлен, и тут же, в траншее, командир дивизии приколол к гимнастерке корректировщика медаль «За отвагу».
А вечером ему вручили вторую такую же медаль — за предыдущий бой. Разница в номерах наград составляла только семь.
И никто не знал, что у Шустова тот день был не простым: ведь он ровно 19 лет назад родился.
Назавтра его ранило, три осколка прыгающей мины врезались в ногу. Но в медсанбате он не задержался и снова вернулся на передовую. Там, в сражении на Курской дуге, девятнадцатилетний артиллерийский разведчик стал кандидатом в члены партии. А позднее за подвиги в этом сражении ему вручили орден Красной Звезды.
Потом был Первый Белорусский фронт, форсирование Днепра (под жестоким вражеским огнем он плыл на узенькой калитке, оторванной от ворот). Потом — форсирование Припяти, бои, бои, бои… Он был уже старшим корректировщиком, потом помощником командира взвода управления… В третий раз его ранило летом 1944 года. Ранение оказалось очень серьезным. Долгие месяцы врачи боролись за жизнь бойца. День Победы он встретил в одном из московских госпиталей.
Итак, война окончилась, и юность окончилась. Демобилизованный старший сержант Владимир Шустов вернулся на Урал. Теперь Родине нужен был его труд, а для труда — знания. И он пошел добывать знания.
На факультете журналистики Уральского государственного университета появился кареглазый подвижный студент в поношенной солдатской гимнастерке с нашивками ранений и орденскими планками.
— Шустов Володя, — приветливой скороговоркой представлялся он новым товарищам, и вчерашние школьники с уважением смотрели на парня, который года на три был старше их и, главное, пришел оттуда, с войны.
В студенческие годы, на производственной практике, поработал он в газетах Сахалина, Туркмении и в «Уральском рабочем», а когда закончил университет, был назначен корреспондентом «Пионерской правды» по Уралу.
Это был отличный корреспондент — активный, живой, с зорким, наблюдательным глазом. Дни и недели проводил он в школах, в лагерях, вникал в пионерские дела, ходил с ребятами в походы и ездил по Уралу, его заводам и колхозам, чтобы рассказать в газете о пионерской жизни и созидательной работе советских тружеников. Снова был он во власти Романтики, романтики пионерских дел и трудового подвига страны.
Вот в эти-то годы и появилась его первая книга. Рукопись ее он дал мне прочесть однажды летом 1952 года. Вернувшись с работы ночью, я сел за рукопись, прочел ее не отрываясь и под утро позвонил Владимиру Николаевичу, чтобы высказать свое мнение: повесть получилась!
Это была «Тайна горы Крутой». Она сразу полюбилась читателю. Вся она насыщена яркой романтикой пионерских дел, юношеским задором, светлой возвышенностью мысли. Видно, что автор очень любит жизнь и людей. Обратите внимание, как красивы и хороши в общем-то все герои повести — и ребята, и взрослые.
И вот что еще важно: все приключения — серьезные, а иногда дурашливые, веселые и опасные, все события, описанные автором, складываются так, что читатель видит: Григорий Лапин не был одинок, великое дело, за которое он беззаветно бился, торжествует по всей стране, и весь народ страны — народ героев.
Вторая повесть Владимира Николаевича, которая вышла в свет в 1957 году, называется «Карфагена не будет!». И эту вторую повесть он посвятил своим любимцам, своим юным друзьям — пионерам. Только на этот раз — речь о жизни сельских школьников.
И в этой повести сюжет столь же увлекателен, в ней тоже есть тайны и много приключений. Но сюжет-то иной, и герои иные, и дела иные.
В обеих этих книгах, особенно в первой, было заложено многое из того, что сейчас известно как движение юных следопытов. И совпадение это вовсе не случайно.