Человек с горящим сердцем
Шрифт:
Сержант, не глядя на листовку, сунул ее в карман, надел на Федора наручники, но увести не смог. Оратор был прикован цепью к фонарному столбу. Это сделал Володя Наседкин.
Толпа потешалась над красным от злости полицейским:
— Молодчага, Большой Том!
— Сержант, выдерни столб и заодно отнеси его в участок!
Пока второй полисмен ходил куда-то за молотком и зубилом, Федор продолжал говорить. Тысячи людей заполнили обе улицы. Движение остановилось. Автомобили гудели, звенели трамваи, чертыхались кучера, сдерживая лошадей. Толпа
Наконец цепь упала, и Коллинз облегченно произнес:
— Ну, а теперь пошли! Ответишь перед королевским судом.
— Не спеши, — произнес Федор. — Левая нога тоже прикована. Пока стражи порядка возились со второй цепью, Федор успел высказать все, что хотел.
По дороге в участок он несколько раз обращался к людям:
Приглашаю желающих на суд! Будьте моими свидетелями. Там вы увидите, как затыкают социалистам глотку. — И он запел во весь голос:
Пусть слуги тьмы хотят насильно Связать разорванную сеть, — Слепое зло падет бессильно, Добро не может умереть!Почитатели Сергеева подхватили «Красное знамя» и с этой песней дошли до порога участка. Федор обернулся к ним:
Дорогие товарищи! Продолжайте без меня файт за фри спич! Через два часа арестованного выпустили под залог в десять фунтов, приказав явиться в понедельник на королевский суд к полковнику Муру. Залог внесла социалистическая партия.
«ПРАВОСУДИЕ» ПОЛКОВНИКА МУРА
Брисбенский судья Мур уже знал манеру местных социалистов: они нарочно затягивали процессы, чтобы привлечь внимание общественности. И когда полковник увидел дело, заведенное полицией на Сергеева, он простонал, обращаясь к судейским чиновникам:
— Помилуйте, господа! Эти социалисты меня в гроб загонят. Что ни воскресенье — новое дело!
Но как жрецы юриспруденции могли облегчить положение судьи? А он, страдальчески поглядывая на прокурора, решительно добавил:
— Я больше не могу. Пусть дела социалистов рассматривает особый суд.
— Ваша честь, это невозможно. Такие суды в нашей стране еще не учреждены. Этот крест возложен на нас...
Полковник Мур только вздохнул. Надо взять себя в руки.
Дом правосудия полон публики и репортеров, везде снуют полицейские. Сюда, в царство австралийской Фемиды, пришел Сергеев с друзьями. Он хорошо продумал тактику поведения.
— Ваша фамилия, имя? — спросил судья.
— Виктор Хлястиков — Артем Тимофеев — Артамонов — Павел Кречетов — Иван Громогласный — Том Сергеев, — без запинки выпалил Федор.
Судейские недоуменно переглянулись. У этих выходцев из России удивительно длинные имена!
— Вы обвиняетесь в устройстве на улице воскресного митинга, не испросив предварительно разрешения. Признаете
— Конечно, нет, господин судья! Это полисмен нарушил конституцию.
— Свидетель Коллинз, подойдите к библии и примите присягу.
Поцеловав священную книгу, сержант подробно изложил воскресные события, а затем добавил:
— К тому же подсудимый, уже арестованный мною, пел «Красное знамя».
— Господин судья! — поднялся со скамьи Федор. — Что плохого в словах песни? Пусть полисмен повторит их.
— Это к делу не относится, — подал голос прокурор.
— Раз свидетель обвинил меня в произнесении речи и изложил ее содержание, пусть он перескажет и песню.
— Свидетель Коллинз, прочитайте песню, — приказал судья.
— Я помню лишь часть... В ней говорится: «Поднимите же все красное знамя! Под его сенью мы живем и умрем. Прочь, трусы, долой изменников нашему делу! И здесь мы взметнем красное знамя. Смотрите на него все! Его цвет по сердцу французу, и сильный немец славит его. В московском подполье поют ему гимн, и в Чикаго люди идут за огненно-красным флагом...»
Репортеры строчат в блокнотах, публика одобрительно покачивает головами. И Федор доволен. Запомнил полисмен песню! Понравилась.
— Просьба к свидетелю, — сказал Сергеев. — Когда вы, сержант, потребовали у меня бумагу на проведение митинга, я ответил: «Имею разрешение здравого смысла» — и дал вам нашу листовку. Прошу ее прочесть!
После нового возражения прокурора и препирательства Федора с судьей Коллинз получил указание прочитать прокламацию.
Публика и обвиняемый торжествовали. Судья сидел с отсутствующим видом. Как надоела эта комедия! Приговор предрешен, это всем известно, но процесс надо вести по всем правилам.
На следующий день допрашивали свидетеля со стороны подсудимого, Володю Наседкина. Библию он отказался целовать.
— Во что же вы верите? — спросил судья.
— В социализм, свободу и красное знамя.
— Допустим. Повторяйте за мной: «Я буду говорить правду, только правду, и ничего, кроме правды...»
Когда Володя присягнул, Федор спросил у него:
— Говорил ли я что-нибудь плохое о народе? И как вела себя толпа, слушая мои слова. Был ли нанесен кому-либо ущерб?
— Людей было сотни! Захоти они — растерзали бы сто полисменов. Толпа симпатизировала оратору, но инцидентов и насилия не было. Обыватели думали, что произошло убийство. Так оно и было — власти убивали свободу слова!
— Порочил ли я полицию? — спросил Сергеев.
— Вы лишь сказали: «Я не обвиняю в жестокости невежественных полисменов. Они — только орудие властей!»
Прокурор перебил Наседкина:
— Вас привлекали где-либо по делу, схожему с делом обвиняемого?
— Я отсидел полтора года в царской тюрьме. Говорит ли это против меня, господин судья?
— Нет, — с напускным беспристрастием ответил тот.
— Вы социалист и поэтому не считаете нужным повиноваться законам? — спросил прокурор.