Человек с луны.
Шрифт:
Голос Маклая звучал ласково и просительно.
Бегущий человек как будто понял его. Он остановился и посмотрел на Маклая.
Николай Николаевич медленно подошел к папуасу и так же медленно, боясь испугать лишним движением, протянул ему красный лоскут. Папуас осторожно взял его и внимательно осмотрел, переворачивая то на одну, то на другую сторону.
И вдруг, засмеявшись, быстро и ловко повязал лоскут на свою курчавую голову.
Маклай жадно всматривался в лицо папуаса. Нет, страшного в нем не было ничего!
Из-под нависших бровей на него смотрели любопытные глаза. Большой рот, почти скрытый бородой и усами, улыбался. Черные курчавые волосы, приплюснутый нос, сильное темное тело. На бедрах папуаса была грязная повязка, заменявшая ему одежду. На руках с тугими мускулами светлели браслеты, сплетенные из сухой травы и украшенные пестрыми раковинками. За одним из браслетов торчал зеленый лист бетеля, за другим — костяной нож. Маклай высоко поднял руки, ладонями вперед.
— Я друг! Друг! — говорил он папуасу.— Я один! Я без оружия! Я не обижу тебя. Не бойся!
Наклонив голову немного набок, папуас вслушивался в звуки непонятных для него слов. Должно быть, и он не находил ничего страшного в этом белом человеке, приплывшем сюда на диковинной пироге.
Его, пожалуй, больше удивляла одежда Маклая. чем он сам. Вытянув осторожно вперед палец, папуас тихонько прикоснулся к отвороту пиджака. Зачем эта вторая кожа? Значит, у белого человека нет настоящей темной блестящей кожи, которая бы защищала его от дождя, солнца и ветра? Бедный белый человек!
Обрадованный этим доверчивым жестом, Маклай опустил руку на плечо папуаса.
— Пойдем со мной,— проговорил он еще ласковей, еще спокойней.— Пойдем со мной на берег. Я покажу тебе мою лодку. Я подарю тебе табаку. Я буду твоим другом. Я — Маклай. Понимаешь? Я — Мак-лай! — И Николай Николаевич несколько раз легонько стукнул себя по груди.
Папуас широко улыбнулся. Он что-то понял.
— Мак-лай,— с трудом повторил он и показал на Николая Николаевича. И вдруг, высоко вскинув голову, он с размаху шлепнул себя по груди и выкрикнул торжественно и гордо: — Туй! Туй!
Маклай весело закивал головой:
— Понимаю. Ты — Туй. Я — Маклай. Ты — Туй. Я — Маклай. Вот и хорошо! Вот мы и знакомы. Вот мы и друзья!
НА ЛЕСНОЙ ТРОПИНКЕ
Ульсон и Бой долго ждали возвращения Маклая.
— Пойдем искать.— сказал наконец Ульсон и лениво поднялся с камня.
Солнце разогрело его. Хорошо было бы еще часок подремать здесь, в легкой тени, щурясь на пестрых птиц величиной с бабочек и бабочек величиной с птиц, перелетающих в густой листве деревьев. Но нужно было идти. Тени стали длиннее и передвинулись направо. Значит, времени прошло немало. На «Витязе», верно, начинают уже беспокоиться.
Ульсон толкнул Боя, сладко похрапывавшего рядом с ним. Бой зевнул и протер глаза.
— Надо идти искать,— недовольно повторил Ульсон.— Понимаешь? Туда. В лес. Искать.
Ульсон и Бой плохо понимали друг друга. Ульсон был швед, светловолосый сероглазый человек, Бой — подвижной и ловкий житель Полинезии.
По договору, они должны были на год остаться с Маклаем на этом незнакомом берегу — помогать ему в его хозяйстве, готовить для него пищу, ходить с ним на охоту, разбирать коллекции, набивать чучела птиц и зверей, чистить ружья.
Они не совсем понимали, зачем это Миклухо-Маклаю, ученому и уважаемому всеми человеку, нужно было оставаться здесь, среди папуасов — среди дикарей, которые еще до сих пор едят людей. Подумать только: едят человечье мясо! При мысли об этом Ульсон чувствовал, как мурашки бегают у него по спине и сердце начинает колотиться чуть-чуть быстрее, чем надо. Разве не мог этот ученый жить, как все приличные люди: в большом, шумном городе, в высоком доме со светлыми окнами, ходить в клуб, читать газеты, есть вкусную пищу, не опасаясь ни змей, ни крокодилов, ни отравленных стрел, ни дикарей-людоедов?
Но рассуждать много не приходилось.
Миклухо-Маклай щедро платил за их помощь, и каждый из них думал, что год пройдет быстро, работа, в сущности, будет нетрудной, а через год они смогут вернуться к себе домой с изрядным запасом денег, вещей и интересных рассказов.
Но, как бы то ни было, Ульсон все же не мог отказать себе в удовольствии поворчать.
— У нас в Швеции ни один умный человек не решился бы на это,— говорил он и сейчас, на ходу оборачиваясь через плечо к Бою.— Ну, я понимаю, попутешествовать. Ну. я понимаю, посмотреть. Ну, я понимаю, поохотиться. Но так — на целый год к дикарям! К людоедам! И еще по собственному желанию!.. Очень странный человек! Ты слышишь, Бой, это очень странный человек.
Бой плохо понимал Ульсона, но он кивал головой, и Ульсону казалось, что Бой тоже согласен с ним.
— Если бы не мой домик в Мальме, я ни за что бы не поехал с ним,— продолжал Ульсон,— но я хочу непременно построить себе домик на эти деньги. Знаешь, Бой, у меня будут белые занавески, цветы в горшках и медные кастрюли на кухне. Я очень люблю медные кастрюли, Бой. А за домом у меня будет огород — у нас в Мальме все разводят огороды. Я посажу там капусту — вот такие кочаны капусты! Репу— вот такую репу! Редис — вот такой редис! Это будут настоящие овощи. А по утрам я буду пить кофе со сдобной булкой и курить трубочку. Понимаешь, Бой,— трубочку! Вот так: паф, паф, паф!..
И Ульсон сделал вид, будто выпускает клубы дыма из своей воображаемой трубки.
— Странный человек! Это очень странный человек! — продолжал Ульсон.— Ты знаешь, я очень много слышал о нем на корабле. Оказывается, он уже не впервой идет на такое дело. Несколько лет тому назад он путешествовал в этой… как ее… в Аравии… Ну, словом, на берегу Красного моря. Морских животных исследовал каких-то, собирал ракушки, слизняков. И совершенно один! Понимаешь, совершенно один! А арабы эти тоже не из приятных. Увидят европейца — чик! — и готово!.. Не пускали к себе. Так наш-то что придумал! Представь себе: обрил голову, лицо и руки выкрасил коричневой краской, на плечи накинул бурнус — одежду такую арабскую — и один днем и ночью — вот таким арабом по всему Побережью за своими паучками! Говорили мне на корабле, что нелегкое было дело, совсем нелегкое. И лихорадка его била, и солнце жгло, и с разбойниками встречаться приходилось, и цингой он там болел, и дикие звери на него нападали — и, видите, все ему нипочем! Не отшибло охоты. Сначала к арабам, теперь к папуасам. Награду, ему за это какую обещали? Или орден? Прямо даже не поймешь, как следует. Но только странный человек! Очень странный!