Человек с яйцом. Жизнь и мнения Александра Проханова
Шрифт:
— Кому это пришло в голову?
— Это пришло в голову мне.
— Из-за финансовых затруднений КПРФ?
— Нет. Мне всегда приходят в голову самые неудачные мысли. Мне захотелось увидеть Березовского. Ведь когда человек находится в фаворе, на вершине своего успеха, славы, он недоступен. Как только его сбрасывают с Олимпа, он оказывается доступным. Так же было со всеми вельможными гэкачепистами, типа Крючкова, например. Так же было с Хасбулатовым. С ними можно было вести общение, разговаривать, узнавать, уточнять, встречаться. Так же и с Березой. Когда он был здесь, у нас с ним были контакты, но это, конечно, не были глубинные контакты. Это были контакты разведки, это была рекогносцировка, контакты недоверия, тонкой такой неприязни друг к другу. А когда он оказался там, вокруг него стали
— Одно дело пообщаться приватно, другое публиковать интервью.
— А почему? Скажем, Зюганов мог публиковаться в «Независимой газете». А почему в моей газете не могут публиковаться, там, крон-принцы? Я решил раздвинуть рамки. В чем взрывной характер этой беседы? Во-первых, сам факт, что два человека сели за стол и беседовали очень интересно, неожиданно, сместил контексты. А во-вторых, Береза, по существу, плясал там под мою дудку. Он говорил о православных ценностях, коснулся всех острых проблем, включая еврейские проблемы, говорил о Советском Союзе. Это были тонкие смыслы, которые Березовский излагал через меня всему нашему направлению, что, конечно же, соответствовало его концепции. Это тоже был момент совпадения. У Березы уже тогда были планы: участие в думских процедурах, планы взаимодействия с коммунистами, которые тогда казались самой перспективной партией. Он предполагал, что они будут завоевывать Думу, что будет думское большинство, что вся протестная энергия опять будет аккумулирована партией, и что партия съест эту Думу. И многие хотели с этой партией дружить, многие усаживались на тень Зюганова, как мухи, и сидели там. Таким человеком был Глазьев. И у Березы были такие намерения оседлать эту партийную энергию и досадить Путину. И он, по-видимому, изначально хотел союза с коммунистами, полагал, что его деньги плюс электоральная возможность компартии смогут создать думское большинство, а потом доминировать на президентских выборах. Поэтому он охотно меня принял.
— Технически как это произошло?
— У меня были посредники, те, кто с ним общались, и мы поехали вдвоем с одним таким посредником в Лондон. Мы жили там два или три дня, меня поразила красота его виллы, я был в восторге совершенно от этого замка: средневековый роскошный английский ландшафт, газоны, с этой кривизной земли, с какими-то озерами, рощами, бегающими там ланями, казарками.
— Как вы его называли?
— Да как — Абрамыч. Ну как-как… он называл меня Александром Андреевичем, а я его Борисом. Просто разница в летах или мне не хотелось произносить «Абрамыч», не знаю.
— Как вы можете описать ваш тип общения?
— Очень сердечный. Кстати, на прощание, например, мы обнялись. При последующих встречах нам не нужно было рукопожатие, мы довольствовались просто поцелуями. Общались мы либо в отеле у меня, где я находился, либо у него дома. Или в третьих местах. В ресторанах, какой-то японский ресторан. Одна прогулка была: мы гуляли по Гайд-парку. Это был день, когда в Лондон приехал Путин, и они там с королевой на «ройсе» ехали мимо нас. Сквозь деревья мы видели полицейский кортеж. Мы с Березовским гуляли под этими платанами огромными. И недалеко от нас бдительно следовал его охранник, участник иностранного легиона, видимо, какой-то араб накачанный.
— Вы с ним шутили?
— Мы шутили, смеялись, нам было приятно, весело. Он мне рассказывал, делился своими идеями, которые сами по себе казались шутками. Например, у него возникла тогда идея создать партию Сталина, чтобы эта партия была радикальнее коммунистов. Для этой цели он придумал, как получить возможность регистрации этой партии: надо, чтобы в каждом из регионов кто-то из наших граждан взял себе фамилию Сталин. Тогда бы все главы этих организаций были бы Сталинами. Он говорил об этом с восторгом. Мне это казалось упоительной идеей, я так тихонечко похихикивал, тем более что параллельно двигался кортеж Путина и королевы Елизаветы. У него была очень глубокая мысль, он считал, что, видимо, будущее России — это конституционная монархия. Но как, откуда эта монархия? — Необходимо выращивать дофина, царевича… А для этого должен
Судя по всему, сердечность этих отношений все же имела свои границы: они общались именно по делам, а не «просто так». Так, однажды Проханов упомянул, что в один из своих приездов в Лондон отклонил любезное приглашение Березовского составить ему компанию в походе на концерт Маккартни: «Береза звал, а я не пошел, остался в номере и надрался».
«Интересно, — любопытствовал в „Литературной газете“ критик П. Басинский, — сколько верующих в редактора „Завтра“ „бабулек“ после публикации этого интервью сошли с ума, получили инфаркт миокарда? Это как если бы патриарх Алексий призвал бы своих „пасомых“ перейти в католичество или Толстой стал проповедовать всеобщую резню». Параллели Басинского не вполне гиперболы; в самом деле, по идее, Березовский воплощает все ненавистное Проханову. Однако ж в краткосрочной перспективе их интересы совпали — и он тут же вышел на контакт; вряд ли, впрочем, здесь уместно обстоятельство образа действия «не колеблясь».
— Березовский же появляется еще в «Чеченском блюзе» — олигарх, насилующий в ЦДЛ журналистку.
— Этот олигарх стоял в центре российской политики, этот олигарх ассоциировался со всей трагедией распадающейся страны. Этот олигарх ассоциировался с Ельциным и со всем безумием ельцинской политической, экономической жизни. С нефтью, которая была в Чечне, лакомый кусок для всех, в том числе и для него, олигарха. Он волновал мое воображение. Я его демонизировал, и он не мог не быть вставленным в контекст.
— Читал ли Березовский «Гексоген»?
— Я с ним это не обсуждал.
— Можете предположить?
— Не могу сказать. Но если его читали чеченцы, у Березовского были же тогда референты, наверное, они ему сказали. Он никогда не говорил мне о моей роли в его демонизации, никогда. Не упрекнул ни разу, вел себя так, как будто он не знал об этом.
Интересно — и, похоже, довольно честно — Александр Андреевич ответил на вопрос, как он — он! — мог общаться с ним — с ним! — читателям на встрече в Псковской библиотеке: «Нам было любопытно, мы были как два маршала — Паулюс и Жуков — которые смотрели друг на друга в течение 10 минут с любопытством».
— Помните, вы показывали мне бутылку, его подарок…
— Да, он мне подарил виски 38-го года, года моего рождения. Я потом хотел позвонить ему и сказать: а не могли бы вы сделать такой же подарок моей маме? (Хохочет.) Но это был эффектный подарок, вершина наших отношений.
— Вы говорили мне, что в политике нет окончательных врагов, а есть пока не союзники.
— Да, это верно, только смерть прекращает многовариантность в этом отношении. Публичным политикам наплевать, с каким знаком о них говорят, они любую такую ситуацию оценивают положительно. Я думаю, Береза много пользы извлек из своей демоничности, его образ демона укрупняет его фигуру, создает вокруг него ореол таинственности, мистичности, и люди склонны поклоняться этому метафизическому злу. И думаю, что он сидит, похихикивает, потирает руки, когда слышит, что это он организовал террористический взрыв, сбил самолет, организовал покушение на Путина. Такова огромная гравитация зла.
«С днем рождения. Сердечно. Б. Березовский. 26.02.03».
— Что за покушение на Путина?
— Ну поговаривают, что Путин приговорен, что Путина приговорили чеченцы, а поскольку Береза его люто ненавидит, тотально ненавидит, из этой ненависти истекает такая инфернальная слабость.
— Его правда в Кремле боятся? Как бывшие марионетки, вышедшие из-под контроля?
— Наверное, да. Он видит в Путине личного предателя: такая сбесившаяся кукла, которая, как Буратино, начали долбать своего Папу Карло длинным деревянным носом.