Человек случайностей (др. изд.)
Шрифт:
– Клер, неужели ты серьезно?
– Если дойдет до разрыва…
– Этого не случится.
– …то, я надеюсь, это произойдет быстро, чтобы Грейс смогла выйти за Себастьяна. Как ты думаешь, Одморы не обидятся, если Грейс будет в этом подвенечном платье?
– Я должна позаботиться об Остине, – сказала Мэвис. – У меня получится.
– Он чуть ли не ко всем питает только ненависть, – возразил Мэтью.
– Он привыкнет ко мне.
– А он знает, что мы встречаемся?
– Мы об этом
– Непохоже, что он собирается покинуть Вальморан?
– Нет.
– Он знает, что ему выгодно.
– Не в этом дело. Совсем не в этом. Он в ужасном горе, похоже, совсем обезумел.
– От чьего-то бегства в безумие больше всего страдают другие, и как раз неисправимо здоровые. Я тоже потрясен и сломлен.
– Она была моей сестрой.
– Кого-кого, а тебя нельзя обвинить в равнодушии.
– В каком-то смысле меня спасает именно то, что приходится помогать Остину, у меня появились цель и обязанности.
– Мы должны избегать чувства вины. Не по твоей вине он нашел этот клочок бумаги…
– Мои переживания не ограничиваются чувством вины. Дорина и я… мы были гораздо ближе друг к другу, чем тебе могло показаться… в наших отношениях было что-то вневременное… мы жили в некотором смысле одной и той же жизнью… она умерла – значит, и я умерла.
– Не говори так, – возразил Мэтью. – После всех этих горестей наступят лучшие времена, хотя, может быть, не так скоро. У нас с тобой впереди целая жизнь.
– Знаю. Но я умерла, и сейчас мне не до жизни. Дорина завладела мной. И поэтому Остин приобрел для меня значение. Я каким-то образом стала его замечать и все понимать, словно превратилась в Бога.
– Как он сейчас выглядит?
– Извини, но я не смогу ответить на твой вопрос, для этого нужен обыкновенный человеческий язык. Я же вообще едва говорю. Разве что о ней, как в бесконечной поэме.
– Ты в лучшем положении, чем я. Жила ею, умерла с нею. А мне остались лишь благие намерения, из которых ничего не вышло. Я никогда не узнаю размеров моей ответственности. Я любил ее.
– Да. И возможно, это будет между нами всегда.
– То есть будет нас разделять? По-твоему, я виноват?
– Нет, нет, нет.
– Тогда из-за твоей ревности?
– Нет. Мое страдание убивает такое чувство, как ревность. Я ревновала, но сейчас это чувство прошло.
– Что же сможет нас разделить?
– Ее смерть – это абсолют. Человек достигает точки, в которой должен остановиться. Наверное, я дошла до нее.
– Может быть, ты права. Но от точки смерти возможно вернуться обратно. От каждой смерти, и от этой тоже. И это хорошо.
– Я не знаю. Мне трудно предвидеть будущее. Но я чувствую себя пророчицей, Кассандрой. У меня внутри пустота. Надо или голосить, или молчать. Я чувствую в себе дар пророчества.
– В самом деле, ты говоришь каким-то странным языком. Даже голос звучит иначе.
– Что-то мною владеет. Я забываю обыденный язык. Ты извини, но внутри себя
– Со мной такое бывало.
– Даже жалость к самой себе и то не могу ощутить. Говорится, что всякое оплакивание смерти – это оплакивание собственной смерти. Неправда.
– Но ты ведь сказала, что умерла вместе с ней.
– Умершие не жалуются.
– Я тебе завидую. Ты возвела Дорину в ранг святой. Я не могу. И хотя это огромная трагедия, ты и дальше продолжаешь подчиняться реальности и времени. Ты живешь, и у тебя есть будущее. Твой мозг жив, и ему не избежать изменений. У тебя есть даже обязанности. Странно, обращаясь к тебе, ссылаться на обязанности. Странно для меня. Но ты мне нужна, потому что только ты способна принести мне прощение и облегчение.
– Я запомню твои слова. А сейчас мне надо идти.
– Это была случайность. Не судьба, не фатум – всего лишь случайность. Мы не должны этого забывать.
– Я закричу, Мэтью. Мне надо идти.
– Можно тебя поцеловать?
– Нет, не надо. Не прикасайся ко мне. Пока это невозможно. Прости.
– Я тебе позвоню.
– Хорошо. До свидания.
Мэвис, бледная как полотно, смотрела на него невидящим взглядом. Лицо ее заострилось, кожа обтягивала череп. Красивой она осталась, но буквально на глазах постарела. Казалось, она сосредоточенно следит за чем-то, недоступным глазу.
Оставшись один, Мэтью отдался сладости горя, которое было выше Мэвис и ее не касалось. Он чувствовал горечь, сожаление, вину. Он любил Дорину, и его любовь, теперь навечно чистая и свободная, пыталась пройти сквозь последнюю непреодолимую стену. Он видел Дорину, слышал ее голос, представлял себе, как утешает ее всеми возможными способами, но в то же время сознавал, что ее нет. Когда-нибудь потом Мэвис его утешит, будет держать за руку, выслушивать его самобичевание. Но придется набраться терпения и дожидаться этой минуты, которая принесет покой.
Похороны были похожи на празднество богини Флоры. Остин впервые видел столько цветов сразу. Дорина лежала, как царица цветов. Создавалось впечатление, что еще миг – и оживет эта девушка с телом из цветов. Во всем происходящем чувствовалось нечто волшебное. Остин упросил священника прочесть «Dies Irae». После этого его ухватила за рукав Клер Тисборн. «Скорей сюда, тут Остин!» – крикнула она, но он уже убежал.
Как и при жизни, Дорина оставалась определяющей силой в жизни Остина, хотя сейчас это было несколько иначе. Он проводил много часов в гостиной. Рядом находилась только Мэвис. Зачастую они сидели в молчании, выпрямившись, замерев, погруженные каждый в собственное одиночество. Время от времени кто-то один начинал восторженно говорить о Дорине. Второй как будто не слышал и не отвечал. Им хватало и этого.