Человек случайностей
Шрифт:
Тем временем жизнь шла как попало. С утра до вечера он занимался волонтерскими обязанностями, кого-то куда-то устраивал, что-то согласовывал. А по ночам мыл посуду и выслушивал всякие гадости. Он хотел жить так, чтобы ни о чем не жалеть, ничем не владеть, ничего не желать, ни на что не надеяться, но из теории ничего не выходило. Его мысли изменялись, в замыслы проникало нечто непредвиденное и совершенно не нужное. Например, беспокойство об отце. Ранее он считал, что будет хладнокровно выполнять долг, не впутываясь ни в какие тревоги. Но люди занимали его мысли, пробуждали в нем любопытство, возможно, даже злость.
И еще
Мэтью держал в руке вещь, которую считал одним из драгоценнейших своих приобретений. Неглубокую вазу династии Сун с узором в виде пионов. В белизне ее был оттенок слоновой кости, такой, наверное, белизну увидел бы ангел, если бы его попросили этот цвет изобрести. И фактура была тоже невыразимо прекрасна – сочетание мягкости и твердости, глубины и внутреннего света.
Он поставил вазу на стол рядом с чашей эпохи Тан, сделанной в форме хризантемы. Ее несказанный цвет, цвет воды, наверное, тоже сотворил не человек, а сам Господь.
Коллекция прибыла, уложенная в несколько ящиков. Он потихоньку распаковывал их. История его жизни, в некотором смысле. Старые друзья.
При расставании с Мэвис явно обозначилась взаимная обида. Ну, с этим покончено. «Я оказался не таким, каким она воображала, – думал Мэтью, – а она, несомненно, не такой, как воображал я, ну что ж, значит, такова наша судьба – обманываться, да и по заслугам. А настал час – и мы тут же согласились на разочарование». Слишком многого друг от друга ждали. Больше всего его угнетало, что он, по всей видимости, показался ей физически отталкивающим. Его охватила тоска по молодости, теперь, после стольких разочарований, кажущейся едва ли не романтической.
Мэвис была для него целью, к которой он стремился, но ничего не вышло, ничего не получилось, отчего вопрос, что делать дальше, стал еще более явным. Он вернулся сюда, на родину, потому что больше ничего не оставалось делать, он вернулся также и ради Остина. Но и с Остином потерпел неудачу. Поэтому, чтобы как-то убить время, он зачастил в клуб, где с Чарльзом Одмором и Джеффри Арбатнотом завязывал пустые разговоры о политике.
Симптомы приземленности нарастали в нем, как при бурно развивающейся болезни. Он жаждал развлечений, детективов, телевизора, выпивок, сплетен. Раз или два мелькнула мысль – не позвонить ли Каору? Но Каору не любит телефона, и разговор получился бы неловким, невежливым, оскорбляющим чувство собственного достоинства. Что можно сказать друг другу на таком расстоянии? Мэтью не хотел позориться перед Каору. Достоинство – это все, что у него осталось. Возможно, закончится все это тем, что он начнет писать мемуары.
Остин занимал в его мыслях участок безнадежной тревоги, связанной скорее с прошлым, чем с будущим. Брат снился ему едва ли не каждую ночь. Вновь и вновь разыгрывалась сцена на каменистом склоне. Бетти снилась ему. Дорина снилась ему. А Мэвис не снилась. Тисборнов избегал. В их присутствии он невольно начинал играть роль, которую находил невыносимой, – светского человека, сделавшего блестящую карьеру. Тисборны подавали реплики, побуждали играть дальше, награждали аплодисментами. Он очень хотел увидеться с Шарлоттой, чувствовал даже, что это его долг, но все время откладывал. Охотно встретился бы и с Людвигом Леферье, но опасался, что все закончится чаем tкte а tкte с Грейс. И с Гарсом не прочь был бы встретиться, но это исключено. Ему нужно было занятие, но не такое, какое все время предлагал Чарльз Одмор. В конце концов занялся домом. Надо разместить коллекцию. Он нанял уборщицу, автомобиль и газонокосильщика-ирландца. Наедине с собой ему было зябко.
Кто-то звонил в дверь. Мэтью где-то оставил пиджак. И не мог вспомнить, где именно. Пошел открывать в чем был. На пороге стоял Остин.
Испытав взволнованное удивление, Мэтью тут же подумал: какой же он еще молодой и как хорошо выглядит под этим солнцем, отражающимся в светлых волосах.
– Прошу, – сказал Мэтью как можно спокойней.
На улице стоял сияющий новенький автомобиль Мэтью.
Обойдя ящики, Остин пошел вслед за братом в гостиную, где всюду – и на столе, и на каминной полке – все еще обернутые в солому, стояли вазы и кубки.
– Это и есть знаменитая коллекция? – спросил Остин.
Он, кажется, слегка пьян, подумал Мэтью. Выпил для храбрости.
– Да. Для нее здесь не хватает места. Придется, наверное, часть отдать в музей.
– То есть пока не отыщется более обширный дом?
– В общем-то… э-э… требуются специальные стеллажи… в домашних условиях нет того эффекта… вот в чем проблема… я ведь раньше не собирал всю коллекцию в одном месте…
– А как же там обходился?
– Там я рассовывал по разным местам и продолжал покупать новые экземпляры.
– Прямо какая-то страсть вроде алкоголизма?
– Возможно.
– У каждого свои вредные привычки. Но как-то глупо быть владельцем и отдавать в музей, тебе не кажется?
Остин неожиданно взял одну из ваз и, нахмурившись, стал рассматривать. Мэтью невольно подался вперед и отнял сокровище.
Секунду они смотрели друг на друга. Потом Остин рассмеялся.
– Не сердись, – произнес Мэтью. – Хочешь выпить?
– От этого никогда не отказываюсь. Виски, спасибо. Чистое. А ты? Смотри-ка, а ты на старости лет стал похож на отца. Если бы этот господин не был таким заядлым трезвенником, я мог бы… мог бы… разреши, я сяду?
– Я не против выпивки, – возразил Мэтью, – только еще рановато. Рад тебя видеть, Остин.
– Рад?
– Да. И ты это знаешь.
– С чего бы это? А, нет, знаю. Видя меня, ты можешь радоваться, что у тебя совсем другая жизнь.
– Не только поэтому.
Остин снова рассмеялся:
– Не только поэтому. Прекрасно. Ты дипломат. Ну ладно, ты меня хотел видеть, и я пришел.
Он погрузился в кресло, перебросив ноги через поручень. Мэтью украдкой придвинулся поближе к своим вазам.
– Значит, ты все же набрался храбрости и пришел на меня полюбоваться?
– Нет. Ты же не картина, писанная маслом, как сказала бы моя подружка Митци. Кстати, ты знаешь, кто такая Митци? Ах да, вы уже познакомились. Этакая гигантская кариатида с душой голубки. Не любовница, сразу замечу.
– Я так и думал.
– Наплевать, что ты там думал. Я пришел потому… зачем же я пришел… затем, что ты меня позвал; и сейчас, когда наш отец почиет на лоне Авраама, ты становишься главой семьи, если она существует.