Человек смотрящий
Шрифт:
«Бледный цветок», Масахиро Синода / Bungei Production Ninjin Club, Japan, 1964
Некоторые разновидности бетона использовались в строительстве начиная с 6-го тысячелетия до н. э.; римляне стали добавлять в бетон конский волос и вулканический пепел и возводили из него такие конструкции, как крыша римского Пантеона. Пластичность бетона позволяла придавать зданиям новый облик. По сравнению с европейскими азиатские города перенаселены, в них все спрессовано и многослойно – это квинтэссенция урбанизма. Немного освоившись в суматохе этой рукотворной среды – в ее движении, мельтешении, акцентах, – наши глаза иногда вдруг цепляются за кого-то из трех десятков прохожих, попавших в «кадр», и мы пытаемся представить себе, кто этот человек и куда он держит путь. Объектов в нашем поле зрения столько, что глаза разбегаются, а кроме того, мы видим здесь и некие идеи. Арка – это граница: проходя под ней, жители оказываются в другом районе. Дома, которые смотрят на реку и три несчастных деревца, могут похвастаться «видом». Природа вытеснена за пределы города, туда еще нужно добраться. Перекресток путей-дорог демонстрирует, что город спланирован так, чтобы по нему можно было передвигаться в разных направлениях и с разной скоростью: вот неторопливый пешеход, вот автомобилист, вот лодочник, который привез в город товары и развозит их по лавкам, – все они сосуществуют в едином пространстве. Город не делится на зоны в соответствии со скоростью движения. Японский город (судя по начальным кадрам, место действия – Токио, хотя на самом деле это Иокогама, узкие улочки которой больше походят на лабиринт) дополняет наше представление об урбанистическом пространстве. К драматичному напряжению, сутолоке, жестокости и умудренности добавляется хаотичность и синхронность.
Режиссер Масахиро Синода утверждал, что фильм «Бледный цветок» создавался под влиянием «Цветов зла» Шарля Бодлера, и мы еще поговорим о том, каким виделся город поэту, когда окажемся в XIX столетии. А добравшись до двадцатого, полюбуемся на высотные здания. Все города, прежде чем они возникли, существовали в чьем-то воображении. С функциональной точки зрения не было необходимости строить такие немыслимо великолепные ворота Иштар в Вавилоне. Или придавать Багдаду форму круга. В каждом случае форма и пропорции были сперва увидены мысленным взором, а потом претворены в жизнь.
Следовательно, в момент своего зарождения город – всегда проект будущего. В 1927 году будущее представлялось таким.
Это кадр из фильма Фрица Ланга «Метрополис». Между зданиями летают аэропланы, между верхними этажами переброшены пешеходные мосты. Метрополис не менее суетливый и разнонаправленный, чем любой японский город, с той лишь разницей, что суета эта поднялась в небо. Сама жизнь обрела, кажется, воздушную легкость. Однако фильм Ланга, повествующий о жесткой иерархии городского общества, снят в жанре научно-фантастической антиутопии. Это история о нещадной эксплуатации и восстании рабочих. Героиня в какой-то момент предстает в образе вавилонской блудницы, а кабаре, где она танцует, называется «Ёсивара», как токийский район красных фонарей. Метрополис вобрал в себя древние города, японские мегаполисы и модернизм.
«Метрополис», Фриц Ланг / Universum Film (UFA), Germany, 1927
Все ясно – город будущего, фантастическое видение, кинематографическая греза.
А вот и нет. Это Астана, столица Казахстана, построенная за каких-то двадцать последних лет. Горделивая, словно Багдад или ворота Вавилона, и точно так же обязанная своим процветанием коммерции, а именно нефтяным доходам. Задача Астаны – демонстрировать себя, поражать наш взгляд. Есть там и свой Белый дом с бирюзовым куполом и золотым шпилем. Дальше за ним стадион, похожий на птичье гнездо, и здание в виде наклонной чаши. Эту великолепную картину с двух сторон обрамляют массивные золотые конусы, в которых отражается окружающий пейзаж: башни должны окончательно сразить нас, если остальные чудеса не произвели должного впечатления. Крошечные, похожие на игрушечные машинки на переднем плане дают представление о масштабе. Мы чувствуем здесь величие древности, звучную ноту модернизма благодаря ультрасовременным материалам, красоту симметрии и легкий привкус Лас-Вегаса. Астана хочет, чтобы мы хотели ею любоваться. И разве она не преуспела? В этом «сложносоставном городе» есть что-то от будущего.
Президентский дворец в Астане © Cosmopol / Dreamstime.com
Но будущее неминуемо становится прошлым. Как будет выглядеть Астана, когда придет в упадок, подобно Вавилону? Возможно, примерно так же, как украинский город Припять. Словно Помпеи, Припять осталась без жителей после взрыва на четвертом энергоблоке Чернобыльской атомной электростанции.
Припять © Pripyat.com
На первой фотографии, сделанной во вновь построенном городе, мы видим современное общественное здание, сложенное из бетонных блоков. Цветут аккуратно посаженные розы. Строгость, мощь и красота. На второй фотографии запечатлен город тридцать лет спустя, опустевший из-за радиации: сквозь бетонные плиты проросли кусты и деревья. Молодая поросль, отбрасывающая длинные тени, чудесно смотрится при вечернем освещении. Там, где некогда тысячи людей спешили по своим ежедневным делам, сейчас не видно ни души. Жизнь в городе остановилась, и он возвращается к тому, чем был до людей, до Советского Союза, до физиков-ядерщиков, градостроителей, утопий, холодной войны и молодых семей, связавших с ним свое будущее. Он превратился в не-город.
Припять © Mark Cousins
Из века в век нас влекут руины и заброшенные места, их запустение – памятник нашим утратам. Этой теме посвящено множество книг и веб-сайтов. Что же мы видим в них? Поминальный плач, приговор человеческой гордыне или напоминание, что на смену порядку приходит хаос? Припять – символ бренности, переменчивости, необратимого движения и – в этом конкретном случае – скрытой опасности.
Разрушение
Припять не была разрушена – в отличие от множества куда более великих городов. Но разрушение вызывает в людях не только скорбь. Если бы рухнул собор Парижской Богоматери, наши средства массовой информации принялись бы с энтузиазмом тиражировать кадры его падения. Величественные сооружения обладают огромным запасом потенциальной энергии, накопленной за то время, когда все эти камни поднимали на высоту, и мысленным взором мы можем увидеть картину высвобождения этой энергии, превращения ее во что-то более кинетическое.
Вероятно, так было всегда. В пещере Шове в долине реки Ардеш во Франции сохранились наскальные росписи, которым около 36 тысяч лет. Среди них есть изображение красно-коричневых фонтанирующих струй – скорее всего, это потоки лавы, изверженные вулканом в тридцати пяти километрах к северо-востоку от пещеры. Можно вообразить, как этот неукротимый грандиозный фейерверк поразил и напугал смотревших на него древних людей. Тридцать шесть тысячелетий спустя, 18 июля 64 года н. э., император Нерон любовался с вершины холма видом Рима, охваченного пламенем пожара, который оставил без крова около двух миллионов человек.
Через каких-нибудь пятнадцать лет после этого и менее чем в трехстах тридцати километрах к югу, 24 августа 79 года н. э., изверглась гора Везувий – зрелище было под стать тому, что запечатлено в пещере Шове. Облако дыма и пепла взметнулось в воздух на тридцать километров. Плиний Младший писал, что формой оно напоминало пинию. Близлежащие города были погребены под трехметровым слоем пемзы. Это событие оставило зримый след в европейской культуре. Художники написали сотни картин на этот сюжет, гибель Помпеи легла в основу нескольких немых фильмов, а появление компьютерных 3D-технологий побудило кинематографистов вновь обратиться к этой теме.