Человек, ставший Богом. Воскресение

Мессадье Жеральд

И Каиафа руками разорвал на себе платье. Раздался треск, резкий, словно крик. Волосатая грудь первосвященника трепыхалась.

– Отец! – воскликнул Годолия, протягивая к Каиафе руки.

– Я требую, чтобы приговор по этому делу был вынесен здесь и сейчас! – продолжал кричать Каиафа. – И напоминаю вам, что чрезмерная щепетильность свойственна только слабым душам.

И первосвященник в изнеможении сел.

– Секретарь, – заговорил Годолия, – открой свою книгу и приготовься считать руки, поднятые за смертную казнь.

– Еще одно слово! – настойчиво прозвучал голос Никодима. – Нам

всем известно, что у нас нет права приводить в исполнение смертями приговор, поскольку мы более не верховная, а только религиозная власть. Нам разрешено выносить и приводить в исполнение приговоры, в которых речь идет о взыскании штрафов и телесных наказаниях, не влекущих за собой смерть. Самым серьезным наказанием является бичевание, причем число ударов кнутом строго ограничено. Следовательно, смертный приговор, который может вынести под настойчивым давлением, – и тут Никодим метнул яростный взгляд в сторону Годолии и самого Каиафы, – наше собрание, будет носить сугубо символический характер, однако последствия окажутся отнюдь не символическими! Все, что мм можем сделать, если хотим, чтобы приговор был приведен в исполнение, – это передать обвиняемого в руки прокуратора Иудеи Понтия Пилата, высказав пожелание распять того на кресте. И если Пилат отвергнет наше пожелание и освободит этого человека, нам будет нанесено тяжкое оскорбление. Риск слишком велик! Сразу хочу заявить, что я не буду голосовать за смертную казнь. Я советую прибегнуть к бичеванию, наказанию, которое не подорвет нашу власть и наше достоинство.

Глухой удар заставил всех повернуть головы и посмотреть на Анну. Он по-прежнему входил в состав Синедриона как старейшина. Анна несколько раз ударил кулаком по подлокотнику своего сиденья.

– Мы собрались здесь вовсе не для того, чтобы обсуждать тактические ходы, – угрюмо изрек Анна. – Богохульство – это тяжкий грех, и оно должно быть наказано.

Иисус слегка повернул голову и тоже посмотрел на Анну.

– Секретарь, приготовься, – сказал Годолия.

Секретарь развернул свиток с рукоятками, отполированными до блеска за долгое время. Помощник поддерживал свиток. Секретарь обмакнул перо в чернила и принялся царапать им по пергаменту.

– Пусть те, кто выступает за смертную казнь, поднимут руки, – сказал Годолия.

Несколько рук сразу же взметнулись над головами. Другие поднялись через несколько мгновений и не так уверенно. Шестьдесят четыре.

– Суд постановляет, что обвиняемый Иисус Галилеянин, сын священника Иосифа, плотника по социальному положению, сорока одного года от роду, в этот день, 12 нисана 3795 года от сотворения мира, приговорен к смерти за богохульство Великим Синедрионом Иерусалима, большинством в шестьдесят четыре голоса, – прочитал секретарь.

Каиафа спустился с помоста, намереваясь подписать приговор. Левит бросился к первосвященнику, чтобы надеть на него накидку Затем свои подписи поставили Годолия, старший из докторов, Вифира, старший из старейшин, Левий бен Финехая.

– Проведите осужденного к Пилату, – приказал Каиафа.

Двери открылись. Четверо охранников окружили Иисуса. Члены Синедриона вышли через правую дверь, а охранники и осужденный – через левую. Иисус дрожал. Ему было холодно.

Порой одни люди распоряжаются

жизнью других людей. Причем так поступали не только живые, ко и мертвые, их предки. Привидения были самыми кровожадными прокурорами, самыми безжалостными стражниками, самыми суровыми тюремщиками.

Около дверей, выходящих во внутренний дворик, служители расставляли несколько жаровен, чтобы охранники, которые стояли у входа в Синедрион, могли погреться. Несколько прохожих, в том числе угрюмый горбатый старик, остановились возле жаровен.

– Скажи, – обратился к нему один из служителей, – ты случайно не сторонник того, кого там сейчас судили?

– Я не знаком ни с одним из тех, кого они судят, – прошепелявил старик.

– Ну нет! – продолжал настаивать служитель, пристально разглядывая старика. – Я не раз видел тебя вместе с ним на улице. Ты прекрасно знаешь этого Иисуса!

– А, его! – откликнулся старик. – Я разок-другой слушал его речи.

Служитель саркастически улыбнулся.

– Они выходят. Значит, заседание закончилось.

Годолия пересек двор, направляясь к резиденции Пилата. За ним шли Иисус и охранники. Возможно, Иисус заметил старика, поскольку на мгновение замедлил шаг, обернулся и посмотрел ему прямо в глаза. Старик заплакал.

– Я вспомнил, как тебя зовут, – сказал служитель. – Ты Симон-Петр!

Около старика появился молодой человек, походивший на лунатика. Он проводил взглядом Иисуса, скрывшегося под сводом дворца Асмонеев, затем повернулся и куда-то направился, шатаясь из стороны в сторону.

– И тебя я знаю, – сказал вслед ему служитель. – Иоанн, так тебя зовут. Перестань плакать, – обратился он к старику, – иначе они тебя арестуют. Твой Мессия кончился. Спекся. Будь осторожней! Теперь они примутся за его сторонников.

Симон-Петр вздрогнул и тоже ушел.

Пилат не мог сдержать зевка даже в присутствии секретаря. Он плохо спал в эту ночь.

– Ваше превосходительство, Синедрион сообщает через одного из своих членов, Годолию бен Иазара, о вынесении смертного приговора Иисусу. Арестованный был осужден за богохульство. Синедрион передает дело римским властям на рассмотрение, настойчиво рекомендуется немедленно привести приговор в исполнение.

– Богохульство, – повторил Пилат.

– Этот человек утверждает, что он сын иудейского Бога и его посланник на земле, – объяснил секретарь.

– Знаю, знаю, – сказал Пилат.

– Арестованный ждет внизу в сопровождении четырех иудейских охранников.

– Отошли охранников и позови сюда Иисуса, – приказал Пилат.

Секретарь спустился, чтобы передать распоряжение прокуратора. Охранники обменялись взглядами, явно не собираясь уходить. Они ждали, что им скажет Годолия.

– Вы слышали приказ прокуратора, – сказал секретарь. – Убирайтесь!

Немного поколебавшись, Годолия все же выразил несогласие:

– Этот человек – пленник Синедриона. Мы хотели бы сами охранять его.

Секретарь смерил Годолию высокомерным взглядом.

– Мы находимся в римской императорской провинции. Арестованный переходит под юрисдикцию прокуратора Иудеи. Вы не имеете права сажать его в тюрьму, – спокойно сказал он. – Вам здесь нечего делать.