Человек в лабиринте. Сборник зарубежной фантастики
Шрифт:
— Опять ночь… — сказал маленький Джонни.
Жена снова включила радио. Из приемника не доносилось ни звука.
— Я прокрутила всю шкалу, — сказала она, — даже все иностранные станции. Нигде ничего.
— Может, у них то же самое, что и у нас, — сказал он. — Может, так сейчас по всей Европе…
Она налила ему тарелку супа, взятого у Триггов, отрезала большой ломоть найденного у них хлеба и намазала его мясным соусом.
Они ели молча. Соус закапал с подбородка Джонни прямо на стол.
— Как ты ешь, Джонни? — сказала Джилл. — До сих пор не научился вытирать рот!
Под окнами и дверьми снова раздались стуки. Опять началась давка, толкотня, борьба за место на карнизах.
— А Америка собирается что-нибудь делать? — спросила жена. — Они же всегда были нашими союзниками. Или Америке уже не до нас?
Нат не ответил. Доски на окнах были крепкими, дымоходы заложены прочно. Дом был полон продовольствия, топлива, всего необходимого на несколько дней вперед. Когда они кончат обедать, он разберет все, что привез в машине, аккуратно разложит, чтобы все лежало удобно и под рукой. Жена поможет ему, да и дети тоже. Потом они устанут, работая до без четверти девять, и снова начнется отлив. Он разгонит их по матрацам и проследит, чтобы они хорошо выспались до трех часов утра.
Он решил по-другому поступите с окнами — натянуть перед досками проволоку. С фермы он привез целый большой моток. Жаль только, что ему придется делать все в темноте, во время затишья между девятью и тремя ночи. Плохо, что он не подумал об этом раньше. И все-таки, когда жена и дети будут спать, это обязательно надо будет сделать.
Теперь у окон остались только мелкие птицы. Он узнал легкое постукивание их клювов и мягкое шуршание крыльев. Хищные птицы не лезли в окна. Они сосредоточили свои усилия на двери. Нат вслушивался в треск откалываемого дерева и думал о том, сколько миллионов лет памяти отложилось в этих маленьких птичьих мозгах, под острыми клювами и горящими, дикими глазами, чтобы сохранить в них этот инстинкт уничтожения человечества с методическим упорством тупых машин.
— Я выкурю эту последнюю сигарету, — сказал он жене. — Как я забыл привезти с фермы еще?
Он достал сигарету, выключил молчавший приемник. Потом бросил пустую пачку в огонь и долго смотрел на нее, пока она не превратилась в пепел.
Перевод с английского М. Терешина
Говард Филипс ЛАВКРАФТ
СОН
На мансарду меня провел серьезный мужчина интеллигентной наружности. Седобородый и одетый с подчеркнутой простотой. Он так мне сказал:
— Да, именно тут он и жил. Советую ничего здесь не касаться. Любопытство делает людей неосторожными. Мы приходим сюда только вечерами и ничего не трогаем, ибо он так завещал. Вы ведь знаете, чем он занимался? Приходское начальство все-таки сунуло нос в это дело, и мы теперь даже не знаем, где он похоронен, Я полагаю, вы не будете сидеть здесь до темноты. Ради бога, не касайтесь этого предмета на столе. Да, он похож на спичечный коробок, но никто не знает, что это такое. Возможно, это связано с его работой. Мы стараемся даже не смотреть на эту вещь.
Через минуту мужчина ушел, оставив меня на мансарде одного. Помещение было грязноватое, скромно обставленное, повсюду пыль. Но оно не походило на чердак, где хранят всякий хлам. На полках стояли произведения классиков и труды по теологии. А одна из них была забита трактатами по магии — книгами Парацельса, Альберта Великого, Титаниуса, Гермеса Трисмегиста, Бореллиуса и других. И все переписанные странным почерком, которого я не мог разобрать. Еще там была дверь, ведущая в каморку, а попасть в мансарду можно было только через люк в полу, поднявшись по крутой лестнице с полусгнившими ступенями. Овальные окна и дубовые балки свидетельствовали о древности дома, находившегося, без сомнения, где-то в Старом Свете. Тогда мне казалось, что я знаю, где нахожусь, но сейчас уж и не упомню — действительно ли я это знал. Во всяком случае — не в Лондоне. У меня осталось смутное впечатление какого-то небольшого порта.
Маленький предмет, лежащий на столе, притягивал мое. внимание. Я был уверен, что смогу им правильно воспользоваться, поскольку у меня в кармане лежал фонарик, или, скорее, устройство, похожее на фонарик. Я нервно сжимал его в ладони. Это устройство не давало обычного яркого света. Его луч был фиолетовым и, возможно, это был вовсе не свет, а род радиоактивного излучения. А помню, что не считал это устройство простым электрическим фонариком.
Наступили сумерки. Старые крыши и каминные трубы смотрелись через округлое окно мансарды как-то по-особому. Я наконец собрал все свое мужество и поставил лежавший на столе маленький предмет вертикально, подперев его книгой. Потом направил на него луч фиолетового света. Скорее даже не луч, а пучок частиц, которые падали на предмет как капли дождя. Ударяясь о его стеклянную поверхность, частицы издавали слабый треск. Темная поверхность стекла засветилась розовым, а внутри начал возникать туманный, белый кристалл. Тут я заметил, что я не один в помещении и прикрыл источник излучения.
Новоприбывший, однако, молчал. И вообще, какое-то время я не слышал ни единого голоса либо звука. Все происходящее было угрюмой пантомимой, видевшейся как бы в тумане.
Новоприбывший был худым темноволосым мужчиной средних лет, одетым в костюм англиканского пастора. Ему можно было дать около тридцати. Бледное, оливкового цвета лицо выглядело достаточно приятным, если бы не ненормально высокий лоб. Коротко подстриженные и аккуратно зачесанные волосы, легкая синева выбритых щек. Он носил очки в стальной оправе. Лицо в сущности ничем не отличающееся от лиц других особ духовного звания, если не считать слишком высокого лба и уж очень интеллигентного вида. В его хрупкой фигуре чудилось что-то загадочное и колдовское.
Он, казалось, нервничал.
Он зажег слабую масляную лампу.
И, прежде чем я смог что-то сделать, он побросал все книги по магии в камин, находящийся у окна.
Пламя жадно пожирало бумагу и старинные переплеты, а по комнате распространялся неописуемый запах, вызывавший головокружение и слабость.
Тогда я увидел других людей. Это были мужчины, одетые как духовные лица. Я ничего не слышал, но вдруг понял, что они приняли какое-то очень важное для пастора решение. Казалось, они и боятся и ненавидят его, а он платит им тем же. На его лице появилось безжалостное выражение, и я увидел, как дрожит его правая рука, которой он пытался опереться на поручень кресла. Один из мужчин с каким-то особым отвращением указал пальцем на пустую этажерку и камин, где среди пепла сгоревших книг уже угасало пламя. Пастор изобразил на лице кривую усмешку и протянул руку в направлении маленького, стоящего на столе предмета. Духовники явно перепугались и один за другим начали покидать помещение через люк в полу, спускаясь по крутой лестнице. Но и уходя они продолжали оглядываться и угрожать.
Пастор подошел к встроенному в стену шкафу и извлек из него веревку. Затем стал на кресло и закрепил конец веревки на большом крюке, вбитом в центральную балку из черного дуба. На другом конце он завязал петлю. Сообразив, что он через пару секунд повесится, я бросился к нему, чтобы отговорить. Он увидел меня и замер. Но глядел он на меня как триумфатор, что меня обеспокоило, обескуражило и заставило остановиться. Тогда пастор медленно спустился с кресла и пошел на меня со зловещей гримасой на мрачном лице.