Человек в полоску
Шрифт:
Девяносто пятый покивал.
— Да, это железный аргумент. Однако здесь не так все просто, как кажется. Вы знаете, что такое пластик?
— Да, это полимер, который широко используется повсюду в производстве.
— Этот полимер лет тридцать-сорок назад стали применять в медицине, в качестве заменителей органов. Феноменальная пластичность полученного материала давала широкие возможности для его применения в протезировании. Можно было делать искусственные мышцы, сухожилия, сердце, хрящи. Слабые электрические импульсы заставляли материал сокращаться, совсем как живой. Наука пошла дальше. Клонированные органы пересаживали реципиентам, если те были генетически здоровыми. Но вы знаете, что некоторые болезни передаются по наследству, а подходящий
— О, я слышал про серию операций на сердце. Многие люди на грани инфаркта получили второй шанс! — подсказал Хоф.
— Совершенно верно, — Девяносто пятый, казалось, был доволен догадливостью собеседника. — И, как известно, успех опьяняет. Физиологи решили продолжить эксперименты. Велись работы по созданию искусственных почек, печени, желудочно-кишечного тракта, легких. Чем они закончились, общественности неизвестно. План этой группы мелькал в заголовках газет как «Янус». Шли годы, о проекте подзабыли.
И вот, во время Токийского землетрясения, когда около трех тысяч человек погибло, а пять с половиной тысяч получили тяжелые ранения, хирург Шлейк заявил, что может спасти их. Но для этого необходимо законодательное внедрение «кибермедицины», так он выразился. Правительство во внеочередном заседании поручило парламенту разработать соответствующий закон ограниченного действия — применительно к той ситуации. Получив зеленый свет, медики спасли больше четырех тысяч жизней. Это был триумф. Поправка стала действовать по кругу лиц под условием добровольности. Но каждый, кто подвергался операции, был обязан дать подписку о конфиденциальности, под угрозой самого строжайшего наказания. Власть умеет припугнуть народ, и это требование стало соблюдаться. Да и порой даже сам пострадавший не знал, что с ним сделали, так как операции проходили под наркозом.
Девяносто пятый внимательно воззрился на Андрея:
— Ну что, продолжать? Или вы сами все поняли?
— Предположим, что да, — уклончиво отозвался тот.
— После случая со строителем у меня появилась одна догадка. Проиллюстрирую. В молодости у меня был автомобиль. Старенький, раритетный, он двигался на колесах. Я любил возиться со всякими там коробками передач, конденсаторами и прочим. На заработанные деньги я постепенно заменял ему все запчасти новыми. Сначала я сменил сиденья, затем приборную доску, поставил двигатель. Как думаете, с какого момента авто стал новым, или перестал быть старым? Внешне он был той же модели, но ни одного болта от старой машины в нем не осталось, кроме каркаса. Как вы думаете, это был тот же авто или совершенно новая машина?
— Признаться, затрудняюсь ответить, — усмехнулся Андрей.
— Вот так и с людьми. Сначала тебе меняют кость на левой руке, потом желудок, потом селезенку. Потом сердце. И, в конце концов в тебе не остается ничего родного, кроме крови и мозгов. Но я подозреваю, что и кровь можно заменить, на плазму или какой-то иной питательный раствор.
Андрей ошарашено молчал.
— И вы допускаете, что…
— Я? Я не допускаю, я вижу. Оглянитесь вокруг. Нас окружают биомашины. Они, возможно, даже сами не подозревают об этом. Как и вы. В сущности, это не так жутко, как то что я вам дальше скажу.
— О чем вы? — спросил Хоф.
Если ученые могут сделать лёгкое, почему бы им не синтезировать нервную клетку? Спинной мозг, например. А? Или репродуктивную систему.
— Это звучит слишком дерзко. Синтезировать такие сложные клетки невозможно, — Андрей убежденно скрестил руки на груди.
Девяносто пятый хитро прищурился. В чистом свете солнца его лицо казалось каким-то прозрачным. Он медленно заговорил:
— Вы правы. Сейчас это кажется невыполнимым. Думаю, пока люди рождаются полноценными, а затем им меняют органы, оставляют лишь головной и спинной мозг. Это длительная, обстоятельная процедура, включающая в себя изменение всего, из чего мы состоим. Не знаю, насколько далеко зашел проект в совершенствовании синтетического человека. Многие вещи кажущиеся нам естественными, просто скопированы. Принятие пищи, питье, отправление потребностей. Избавьтесь от сказок про батарейки, генераторы и тому подобное барахло. Механоид существо элегантное, такое же гармоничное, как человек. Когда я пришел к подобному выводу, мне стало очень одиноко. И меня посетила логичная мысль — что если я… сам?
— Но если мы видим перед собой человека, значит это и есть человек!
— Есть только один способ определить, — убежденно сказал Девяносто пятый, и по выражению его лица Хоф понял, о чем идет речь. — Ах да. Забыл сказать про свое открытие. Его суть вкратце такова. Люди большей частью перестали быть агрессивными. Не все, конечно. Настоящие остались такими же. А вот те, у кого синтетика в башке, уже не затеют драку в метро, не наорут на продавщицу, не поссорятся с женой. По улицам стало удивительно скучно гулять.
Я хотел опубликовать свое исследование, — ведь оставшиеся живые люди (в их существовании я не сомневаюсь) должны знать правду, — но совершенно точно установил, что в моем Центре работало как минимум трое механоидов. Оглашение информации было сопряжено с опасностью. И тогда я пришел к неожиданному решению. Решил облечь все это в литературу, в художественный вымысел. Я стал писать рассказы и публиковать их в различных журналах. В рассказах, разумеется, сюжеты вертелись вокруг различных роботов, компьютеров и андроидов. Постепенно я входил во вкус, да, мне нравилось писать. Кстати! Могу со всей ответственностью заявить. В ремесле писателя наступает такой момент, когда уже не он пытается при помощи произведения что-то сказать миру, а само произведение пытается при помощи писателя появиться на свет в наиболее важной форме, и ты уже пишешь против своей воли, потому что не можешь иначе, тебя словно что-то ведет, заставляет, тянет. Со страшной силой. У меня такое случалось. Пару лет назад я буквально «родил» за ночь одну вещь. Я не спал, мне зверски хотелось восполнить энергию. Но это было сильнее меня. Это подобно амоку.
Причем, писательство — это именно ремесло. Не профессия, не специальность.
— Так как же вы пришли к выводу, что являетесь биомашиной? — для Андрея этот вопрос был чрезвычайно важен.
Девяносто пятый засунул руки в карманы полосатой пижамы, задумчиво пошевелил там пальцами и глухо произнес:
— Когда потерял интерес к жизни. Мне не хотелось ничего. Я ел и пил потому что этого требовало тело. Разум мой молчал. Свободное время я бездумно смотрел на стены. Я намеревался проверить себя, но потом бросил это дело. Кто знает, тому доказательства не нужны. Как сказал мудрец, доказывает не знающий, знающему это не нужно. Каким бы совершенным не было мое синтетическое тело, оно принадлежит гомункулусу. В нем нет искры божьей. И поэтому «железки» вроде меня и вас не имеют права носить имена — лишь порядковые номера на лбу. Все мы давно умерли.
Затем он улыбнулся:
— Таков я и таков мой бред. Вы сторож, но задумайтесь, кто стоит над вами, ибо даже сторожей кто-то охраняет.
Затем улыбка сползла с его губ, как потек на стене, а взгляд померк. Шкатулка захлопнулась, решил Хоф, но услышанного ему было достаточно, чтобы сделать выводы и разработать методические рекомендации по дальнейшему лечению.
На том они расстались.
После отчета перед директором Бедерманом Хоф уезжал из клиники со смешанным чувством удовлетворения и соучастия в каком-то мерзком преступлении, о котором никто никогда не узнает. И не будет наказания. Причем Девяносто пятый фигурировал бы в деле как пострадавший.