Человек в полоску

Луковкин Кир

Хоф пришел домой поздно и дико устал. Все из-за проклятых отчетов. На самом деле, работа могла подождать до понедельника, но хотелось сделать все в пятницу, чтобы новая неделя не начиналась так тяжело. Хофу нравилось чувство утомления. Чувство, что ты славно потрудился и имеешь право на заслуженный отдых.

Какое-то время он сидел на кухне, ковыряя разогретый в духовой печи ужин. Сил не было даже на то, чтобы поесть. Спагетти так и норовили выползти из тарелки. Стакан с пивом едва не пролился на скатерть. Под бормотание визора Хоф быстро уснул.

Ему снился тот всклокоченный человек, Девяносто пятый, наряженный в полосатую пижаму. Они куда-то шли по больничному саду. Человек подвел его к высокой бетонной стене, которая была покрыта сверху колючей проволокой. В стене зиял пролом высотой c человеческий рост. Из пролома били острые световые лучи. «Смотри», —

сказал человек. — «Это ваш мир». Хоф посмотрел в пролом, но глазам стало больно от слишком яркого света. Прикрывая глаза ладонью, он напряженно всматривался в пейзаж, открывшийся за этой несуразной дырой. По ту сторону находился город, одна из его центральных улиц. Солнечный свет чертил желтые дорожки между темными зданиями, обнажая весь город в мелких подробностях, словно мрачную пещеру, своды которой, образованные плотной шапкой из туч, вдруг озарились заблудшим факелом. И город жил, двигался, бурлил — как всегда. «Смотри внимательно» — говорил человек. Хоф стал вглядываться в проходящих под носом людей. Люди вблизи оказались роботами, идеально повторяющими человеческую анатомию. Их металлические остовы тускло поблескивали в лучах солнца. Роботы, наряженные в мужские и женские костюмы, большие и поменьше, быстрее и медленнее, вышагивали по тротуару. Они двигались четко, слаженно, по геометрически правильным траекториям, чуть ли не в унисон друг другу. По выражениям их стальных лиц невозможно было понять эмоции, мысли или желания. Роботы просто выполняли каждый свою задачу. По крайней мере, со стороны это виделось именно так. Хоф заворожено наблюдал, как робот в плаще останавливает аэротакси, робот-таксист открывает дверь салона, прохожий ныряет туда и машина уносится прочь, к потоку таких же аэробусов. Чем больше он рассматривал эту странную картину, тем больше подробностей замечал. Роботами были не только люди, но и собаки, и кошки, и птицы. Две вороны с лязгом спикировали на ближайший фонарь и принялись скрипуче каркать. Робот-собака гавкнула в их сторону, принюхалась, побрела по своим делам. Сегментный хвост вяло мотался из стороны в сторону. Робот-парень и робот-девушка увлеченно целовались на скамейке возле парка. Роботы были настолько естественны в движениях, что создавалась полная иллюзия жизни. Вместе с тем, в их жестах не было ничего лишнего, все подчинялось неумолимому закону экономии энергии и наименьшего сопротивления, который так характеризует машину. Все уличные шумы сливались в единый гул, с каким рой пчел деловито суетится в улье.

Солнечный свет поднимался, скользил по блестящему асфальту и прежде чем умереть в объятьях грозовых туч, подпалил разноцветные витражи в церкви, из которой доносился колокольный звон. Робот-пастор вышел на крыльцо, поглядел по сторонам, кивнул прихожанам и ушел читать молебен.

Небо быстро заволокло тучами. Один за другим, на тротуарах расцветали бутоны зонтиков. Первые капли тяжело ударили по брезентовым плакатам с улыбающимися на них искусственными улыбками роботами-звездами. Одного из них Хоф даже узнал: знаменитый шоумен и ведущий.

Грянул гром. Картину заволокло пеленой дождя. Хоф посмотрел на спутника. В отсвете вспышек лицо человека в пижаме тоже показалось ему неестественно блестящим и гладким, словно выплавленное из металла. Ему показалось, что губы Девяносто пятого чуть заметно шевельнулись, произнося знакомое слово. Хоф вздрогнул и проснулся.

Удивительно реалистичный сон, но слишком бредовый для реальности, решил он, моргая.

Хоф оделся, застелил постель, умылся, не спеша приготовил завтрак. Омлет получился как надо. С большим аппетитом он слопал это нехитрое блюдо. Посмотрел выпуск новостей.

Утро было тихим. Дом тонул в ватной тишине выходного дня. Соседи, обычно активные ранним утром, не подавали никаких признаков жизни. Хоф чувствовал еле заметное беспокойство. Слова человека прочно засели у него в голове. Он хотел было пойти прогуляться, или позвонить подруге, чтобы составить планы на вечер. А потом задумался: зачем? Месяц за месяцем он делал именно так, и это было одним из незыблемых столпов в его жизни. Работа. Девушка. Друзья. Театр. Твердые как кирпичи, надежные фрагменты реальности, за которые можно зацепиться, если подкашиваются ноги. А тот человек опрокидывал с ног на уши всю его систему ценностей. Всю картину мира.

Чтобы отогнать назойливые мысли, он пошел в ванную бриться. Полосами, смахивая крем с подбородка, он смотрел на свое лицо и размышлял над тем, что будет с тем шизофреником. У парня ремиссия, должен выкарабкаться. А вот мое лицо… Обычное лицо. Глаза, нос, рот. Внезапно нашлось решение или возможная причина: ему нужен отпуск. Он просто слишком заработался. Улыбнувшись, — как легко решилась проблема, — Хоф сделал слишком резкое движение и порезался. Из продолговатой царапины проступила темная кровь. Хоф замер с бритвой на полпути к скуле, и смотрел, как капли крови набухают, и стекают вниз по подбородку, а затем капают в раковину. Хоф смочил лицо кипяченной водой. Оголенное, теперь оно казалось каким-то чужим. Кожа влажно блестела в свете лампы. Брился он редко.

Девушки всю жизнь говорили ему, что он очень красив. Что ж, их право. Хоф пожал плечами, не понимая, в чем тут красота. Просто у него симметричный, правильной формы череп. И все. Он уже собирался выходить, перекинул полотенце через плечо, как новая странная мысль возникла, но тут же угасла, торопливо задавленная подсознанием. Хоф попытался ее реанимировать. Долго ничего не получалось, но вот она снова проявилась. Чушь! И все же… чтобы уничтожить свой страх, нужно пойти ему навстречу. Так его учили в армии. Иначе будешь всю жизнь бояться теней. Ладно, он вернулся к зеркалу. Напряженно вгляделся в отражение. Поединок с самим собой продолжался минуту, другую, третью, за которые Хоф скрупулезно, сантиметр за сантиметром осматривал собственное лицо. Ничего не добившись, он отошел от зеркала, чтобы увидеть себя в полный рост. Снова приблизился. Посмотрел на левую руку, на правую. Рука, шрам, веревки жил. Пальцы с заусенцами. Ничего особенного. Хоф сжал руку в кулак и разомкнул, внимательно отслеживая механику движения. Повторил процедуру. Снова повторил. Он сжимал руку, вертел перед собой запястье, сгибал ее в локтевом суставе. Мышцы и сухожилия работали так, как и положено. Хоф постоял, раздумывая. Бред какой-то… Постоял еще, оправдывая себя перед принятым решением. Нашел хиленькое оправдание и, успокоенный, взял старую дедовскую бритву. Вынул безопасное лезвие. Облизнув кончиком языка губы, он поднес лезвие к левой ладони. Аккуратно сделал надрез на указательном пальце, вдоль фаланги, длиной в сантиметр. Появилась кровь. В каком-то отупении он смотрел, как жидкость сочится из пальца. Потом он расширил надрез, провел бритву до фаланги и по ней. Плоть охотно разъезжалась под тонким лезвием. Кровь размеренно капала в раковину, но Хоф уже не обращал на нее внимания. Он взял кусок ваты и протер ранку, так чтобы было видно мясо. Если углубить надрез, он наткнется на кость. Так Хоф и поступил. Когда лезвие прошло вдоль всей косточки и уперлось в сустав, он, чуть поколебавшись, проделал круговой поперечный надрез на самом суставе. Дыхание его участилось, словно вся операция заставляла прикладывать неимоверные физические усилия. Хоф смотрел на растерзанный палец, и глаза его заслезились от напряжения. Он смыл кровь и сукровицу проточной водой. Вытер глаза тыльной стороной ладони. Кровотечение не должно останавливаться, он это знал, так как по пальцам идут артерии. Но произошло обратное: влага будто уходила внутрь организма. Хоф очень медленно положил бритву на полку. Затем еще медленнее он протянул руку к краю надреза, взял плоть двумя пальцами и стал отгибать. Кожа и мясо сходили так легко, словно он чистил банан. Отогнув плоть до самого сустава, он посмотрел на то место, где должна была быть кость. Он почти не удивился увиденному. Почти.

Под мясом скрывался стальной каркас. Наконец давешняя мысль оформилась в его мозгу четко, как приговор. Он не чувствует боли.

Уже не мешкая, Хоф взял бритву и стал вскрывать ладонь. Когда он поднес к зеркалу металлическое запястье, то решил, что сегодня никуда не пойдет. С отражения руки его взгляд плавно переместился на лицо.

В дверь постучали. Директор Бедерман крикнул, чтобы гость вошел. Петли бесшумно провернулись, и в кабинете оказался доктор Хан. Директор приветливо улыбнулся:

— А, Набору! Проходите, присаживайтесь.

Доктор с достоинством поплыл к креслу.

— Благодарю вас. Я пришел поговорить по поводу этого вашего… — доктор наморщился, припоминая имя, но безуспешно, — суицидника. Вчера принесли дело с грифом секретности. Если честно, его смерть меня мало беспокоит. Вызывают опасения другие факты. Вы видели статистику по стране? Граждане убивают себя. Они скидываются с крыш, режут вены, жрут таблетки, вешаются на трубах, пускают пулю в лоб. Совершенные люди — андроиды. А вот теперь волна пошла по больницам.

— Я в курсе, — сухо парировал Бедерман, — Выпьете чего-нибудь?

Доктор раздумывал дольше, чем полагалось по этикету, и Борис расценил это как согласие.

— Этот жуткий случай должен остаться в стенах лечебницы, — с нажимом произнес он, принимая стакан. — А вы?

— Само собой, останется. Я не буду. Язва.

— Заменили бы желудок, или экономите? Ох, воротит меня уже от всего этого, воротит. Надоело мне эти дела просматривать. Фотографии эти.

— А вы не просматривайте, — просто сказал директор.