Человек в проходном дворе

Тарасенков Дмитрий Анатольевич

Он пришел в отличное расположение духа.

Мы отправились в туалет. Сначала мылся он, потом — я. Пока я чистил зубы, он стоял за моей спиной. Он рассказал анекдот. Я не мог смеяться со щеткой во рту, поэтому показал глазами в зеркало, что анекдот великолепен. Он сказал, что я «отлично чувствую юмор». Когда мы возвращались по коридору, я заметил:

— Странный тип этот Войтин! То пьет без просыпу, то вдруг — бац, и куда-то исчезает.

— Какое вам до него дело, Боря? Он взрослый человек.

— Никакого, — согласился я. — Завтракать пойдете?

Он взглянул на часы, висевшие в конце коридора.

— Чуть позже. Мы зашли в номер.

— В таком случае я сгоняю пока за сигаретами.

Я спустился вниз,

купил сигареты и быстро пошел по бульвару. Виленкин ждал меня. Этот отрезок бульвара не просматривался из окон гостиницы, его заслонял пятиэтажный дом. Скамейки были пустые. Я подсел к Виленкину и, совершив ту же манипуляцию, что вчера, забрал записку.

— Передать ничего не надо? — спросил Виленкин.

— Нужно узнать, где провел ночь Войтин. И где он сейчас.

— Ага.

— Как с водителем радзутского автобуса?

— Мальчишку нашли. Этот Черкиз — пустой номер. Пятого он не уходил с площади ни на минуту.

— Со слов мальчишки?

— Да. В записке это есть.

— Расскажи подробно.

— Янкаускас, который ездил в Радзуте, докладывал при мне, так что могу в деталях. Парня он нашел к вечеру…

— Каким образом?

— Битых два часа вертелся на улицах, знакомился с пацанами. Выяснилось, что родители «Леньки с соседней улицы» уехали по путевке в Польшу, хотели оставить Леньку у родственницы. Ленька катался на автобусе в другой город, сюда то есть, но что-то не получилось, и теперь он живет у соседей, а родители с ним вообще не очень цацкаются и даже не ругают, если он весь день торчит на море… — Виленкин говорил быстро, не делая пауз. — Янкаускас отправился на «соседнюю улицу». Ему повезло: Ленька сидел на крыльце и читал книгу. Он оказался тем самым мальчишкой, что ездил пятого с Черкизом. Парню одиннадцать лет, читает запоем, одолел уже «Дон Кихота», «Отелло» и «Сердце Бонивура» Нагишкина. Все очень нравится. Янкаускас даже погонял с ним мяч на пустыре. Водить этот Ленька еще водит, но когда Янкаускас стал в ворота, тот все время мазал…

— Не увлекайся, — сказал я слегка раздраженно.

— Вы просили подробней.

— Извини… Нервничаю. Не трогается это дело с мертвой точки. Давай дальше.

— Его родители позвонили родственнице сюда, просили встретить автобус и забрать мальчика, — сухо сказал Виленкин.

— Извини, — еще раз попросил я.

— Ладно, ладно, я понимаю… Они поручили мальчика Черкизу. Приехав сюда, Черкиз для верности запер автобус, чтобы потом не искать парня, и посулил ему мороженое. Тот, соответственно, следил за ним, не отрываясь: ждал обещанного. Кроме того, он попал в чужой город, сидит в запертом автобусе, единственный человек, которого он знает, — Черкиз… словом, он боится потерять его из виду. Он говорит, что все время видел Черкиза. Тот два раза забегал в диспетчерскую, крутился на площади, болтал с шоферами, но с площади не уходил. Через полчаса он купил мальчику мороженое, а сам стал копаться в моторе. Мотор в кабине, так что из салона Ленька по-прежнему видел его. Потом он опять ходил на площадь и, вернувшись, снова лазил в мотор. Все это подтверждает диспетчер. Она видела Черкиза на площади и как он мотор проверял. Она спросила его: чей такой милый мальчик? Не его ли? Черкиз только сказал: «Ну его к черту!» — и махнул рукой. Но специально она, конечно, за Черкизом не следила. Она вообще хвалила его: грамотный водитель, у него большая экономия горючего, а в последние дни он еще сокращает время в пути — приводит автобус раньше, чем требуется по расписанию.

«Сосредоточил внимание на своей особе, чтобы иметь алиби? — думал я. — Обещал мальчишке мороженое, чтобы тот не сводил с него глаз? Но это абсурд! Наоборот, он должен был бы отвлечь свидетеля, если…»

— Книжки у этого паренька с собой не было? — спросил я. — Может, он читал и увлекся?

— Янкаускас — дошлый мужик, — ухмыльнулся Виленкин. — Он и это

проверил. Нет, не было.

Может, их было двое? Один убивал, а Черкиз… Что Черкиз? Ерунда какая-то. Да, кажется, прокол.

— Почему родственница не пришла на остановку?

— Забегалась по делам. Забыла. А ее адреса Ленька не знал.

— Не мог Черкиз запугать мальчишку? Или, наоборот: пообещать ему что-нибудь, если он будет говорить то, что надо Черкизу? — спросил я без всякой надежды, потому что такой вариант не годился для Кентавра.

— Янкаускас говорит, что это исключено. Мальчик ведет себя очень естественно. Характер честный и открытый. Янкаускас когда-то работал в милиции, в «детской комнате»: психологию ребенка знает.

Мы по-прежнему говорили скороговоркой, не делая пауз, потому что я помнил, что выскочил только за сигаретами, но и так наша беседа затягивалась.

— Анкета Черкиза в порядке? — спросил я.

— Да. Единственное «но»: когда Янкаускас попросил личное дело Черкиза, начальник отдела кадров заметил, что Черкиз хорошо владеет немецким языком — хвастал в пьяном виде, — а в анкете этого почему-то не указал.

— Когда он поселился в Радзуте? — спросил я.

— Был ранен при наступлении, попал в госпиталь, валялся до конца войны, а потом застрял здесь.

«Да», — вспомнил я и спросил:

— А почему пятого он ездил вне очереди?

— Инициатива исходила не от него: об этом просил начальство сменщик.

— Янкаускас спрашивал мальчика: кто-нибудь из пассажиров возвращался тем же рейсом?

— Спрашивал. Никто не возвращался.

— Когда Черкиз будет здесь?

— Сегодня.

— Ладно.

«Хоть взгляну на него, — вяло подумал я. — А впрочем, ни к чему. Мальчик видел его. Видел. И Черкиз здесь ни при чем…» Я мысленно представил себе площадь, Черкиза который бродит в ожидании часа, когда по расписанию надо вести автобус обратно, перекидывается шутками с шоферами — они курят, сплевывают, смеются — копается в моторе, а мальчишка неотрывно следит за ним. Н-да.

— Ладно, — сказал я и поднялся. — Привет. Мне пора.

— Там в записке для вас есть сюрприз, — ухмыльнулся Виленкин. — Поздравляю.

Я пропустил его слова мимо ушей — есть, так узнаю, — вернулся по бульвару в гостиницу, заперся в кабинке туалета на первом этаже и стал читать записку. Про Черкиза ясно. Дальше. Валдманис сообщал, что кастета на даче не нашли. Та-ак. Это многое меняло: Суркин солгал. Но зачем? Ведь он знал, что его легко проверить. И потом: он пришел к нам сам, хотя скорей всего не мог предполагать, что разговор зайдет о кастете. А если главное как раз заключается в том, что он пришел сам? Может быть, именно так было нужно ему или кому-нибудь еще? Н-да. Все сегодня было не слава богу. Еще в записке сообщалось, что анонимка написана на машинке, принадлежащей мебельной фабрике. Молодцы, докопались, несмотря на выходной! Но кто автор? «Буш или Пухальский, — мелькнуло у меня в голове. — Скорее Буш. Потому что Пухальский незнаком с Суркиным. Он видел его один раз мельком и не знает его фамилии. Правда, это известно только со слов Пухальского и ничем пока не подтверждено. Но он говорил это мне, а я — студент. Но, может быть, не Буш и не Пухальский, а кто-то третий?..» По-прежнему ясности никакой. Тут в конце листка я заметил приписку: «Вчера, девочка, В — 3600, Р — 51, чувствует себя хорошо, поздравляем». Сначала я ничего не понял, а потом догадался. Господи, Тамара родила! Девочку! А буквы «В» и «Р» означали вес и рост. Так вот что имел в виду Виленкин. Я закурил. Еще раз перечитал. Мы договорились, что если сын — будет Сергеем, если девочка — Татьяна, Таня, Танечка. Значит, Таня! А я здесь… Ах, черт! Я закрыл глаза и представил себе Тамару. Коляску придется пока взять у Лингисов, их ребенок уже вырос. Хорошую коляску в магазине сразу не найдешь. Все мелочи мы с Тамарой купили, а колясок не было. Нам предложили