Человек в Высоком замке (сборник)
Шрифт:
«Неужели когда–то он бродил по тихим улочкам, где неторопливо катили машины? Неужели то далекое воскресное утро в безмятежном зоопарке не было вымыслом?.. Мирная жизнь. Вкус мороженого – его уже никогда не ощутить. Теперь он радовался, когда удавалось поесть вареной крапивы.
– Боже! – вскрикнул он. – Неужели они никогда не остановятся?
По городу шли огромные английские танки.
Еще одно здание – жилой дом, а может, магазин или школа, отсюда было не разобрать, – вздрогнуло и превратилось в груду обломков. Под ними нашла могилу горстка бедолаг – и ни криков о помощи, ни предсмертных стонов. Гибель раскинула свои крылья над здоровыми, ранеными
Мальчик взглянул на свои руки, серые от пепла. Все – живое и мертвое – превратилось в пепел.
Так думал мальчик. Больше он ни о чем не мог думать, вернее, в этой сумятице, среди воплей и канонады, все мысли сводились к одному – к еде.
Шесть дней он не ел ничего, кроме крапивы. А теперь и ее не осталось – пустырь превратился в огромную воронку, на краю которой призрачно маячили человеческие силуэты: мальчишка, женщина со старушечьим платком на голове и пустой корзиной под мышкой, однорукий инвалид с такими же пустыми, как и корзина, глазами. И девушка. Вскоре все они растаяли среди пней и нагромождения стволов погибшей рощи, где прятался маленький Эрик.
А вереница танков все ползла и ползла.
– Неужели это не кончится? – спросил мальчик, ни к кому не обращаясь. – А если кончится, что тогда? Удастся ли нам набить животы…»
– Фрейгерр, – раздался над ухом голос Пфердхофа, – ужасно не хочется вас отвлекать, но…
Рейс подпрыгнул как ужаленный и захлопнул книгу.
– Ничего, я слушаю!
«Ну и здорово мужик пишет! – восхитился он. – Совсем меня заморочил. Я ведь будто своими глазами увидал, как британцы разрушают Берлин. Брр! – Он поежился. – Удивительно все–таки, как сильно литература может действовать на психику. Даже бульварщина вроде этой «Саранчи“. Дураку ясно, почему ее запретили. Я бы и сам запретил. Зря, конечно, я за нее взялся, но теперь делать нечего, нужно дочитать».
– В приемной моряки с немецкого корабля, – сообщил секретарь. – Пришли отметиться.
– Хорошо. – Рейс торопливо вышел.
В приемной сидели трое моряков в толстых серых свитерах, с пышными светлыми шевелюрами и волевыми, слегка взволнованными лицами.
Рейс поднял правую руку и со сдержанной улыбкой приветствовал их:
– Хайль Гитлер!
– Хайль Гитлер! – ответили они вразнобой и протянули Рейсу документы.
Отметив им явку в консульство, он вернулся в кабинет и снова раскрыл «Саранчу».
Раскрыл на случайной странице и не смог оторваться, вернуться туда, где остановился. Глаза сами забегали по строчкам, он почувствовал жар в затылке.
«Суд над Гитлером, – догадался он. – После капитуляции Гитлер попадает в лапы союзников. Господи Боже! И Геббельс, и Геринг, и все остальные! Процесс в Мюнхене. Гитлер отвечает обвинителю–американцу».
«…черном воспаленном мозгу, казалось, на миг ожил прежний боевой дух. Трясущееся дряблое тело выпрямилось, голова поднялась. Со слюнявых уст сорвался сиплый полулай–полушепот: «Deutchland, ich bin mit dir“. [41] И сразу тех, кто смотрел и слушал, охватило оцепенение, плотнее прижались к ушам головные телефоны, напряглись лица русских и американцев, британцев и немцев. «Да, – подумал Карл, – снова мы слышим его… Нас не только разбили – перед нами раздели догола этого сверхчеловека, показав, кто он на самом деле. Всего–навсего…»
41
Германия, я с тобой (нем.).
– Фрейгерр.
Пока Рейс читал, в кабинет вновь вошел секретарь.
– Я занят, – бросил Рейс, – пытаюсь прочесть эту книгу, черт бы ее побрал!
Но злиться было бессмысленно, он это знал.
– Снова шифровка, – сообщил Пфердхоф. – Только что приняли. Она касается политической ситуации.
– А подробнее? – Рейс потер лоб.
– По радио неожиданно выступил доктор Геббельс. С очень важной речью. – Секретарь был порядком взволнован. – Нам предлагается опубликовать ее текст в здешней прессе.
– Да–да, – сказал Рейс.
Как только секретарь затворил за собой дверь, Рейс снова раскрыл книгу. «Опять, наплевав на мои инструкции, сует нос куда не следует», – подумал он о Пфердхофе и перевернул несколько страниц.
«…тишине взирал на покрытый знаменем гроб. «Вот он лежит передо мной, но на самом деле он ушел, ушел навсегда. И никакая в мире сила не вернет его нам. Человека – или все–таки "ubermensch [42] », в которого Карл слепо верил и которого боготворил даже на краю могилы.
42
Сверхчеловек (нем.).
Адольф Гитлер почил навеки, но Карл цеплялся за жизнь.
«Ты не пойдешь за ним следом, – шептал Карлу внутренний голос. – Ты будешь жить. И восстанавливать разрушенное. Мы все будем строить. Мы должны».
К чему же привело его коварство вождя?! И теперь, когда дописана наконец невероятная летопись Рейха, остается спросить: как этому человеку удалось пройти путь из провинциального австрийского городка через тлетворную нищету в Вене, через борьбу в Партай – к посту канцлера, к тому краткому мигу, когда он считал себя чуть ли не властелином мира?
Карл знал: благодаря лжи. Адольф Гитлер лгал. Лгал всегда. Вел народ за собой, загипнотизировав пустыми речами.
«Мы раскрыли твой обман, Адольф Гитлер. И наконец узнали, кто ты на самом деле, что такое нацистская партия и для чего тебе потребовалась жуткая эпоха убийств и маниакальных фантазий. Мы поняли». Карл повернулся и пошел прочь от безмолвствующего гроба…»
Закрыв книгу, Рейс некоторое время сидел неподвижно. «Надо бы хорошенько нажать на япошек, чтобы запретили чертову книжонку. С их стороны это просто свинство, они без труда могут арестовать писаку, как там его… Абендсена, что ли? Власти у них на Среднем Западе хоть отбавляй».
Неожиданно Рейс расстроился. Его огорчила смерть Адольфа Гитлера, гибель Партай и самой Германии в книге Абендсена. Но не только это. В романе звучал истинный пафос, утраченный в мире, которым правила Германия. «Как ему это удалось? Неужели дело только в таланте?»
В арсенале этих беллетристов миллион всяких приемчиков. Взять того же доктора Геббельса – начал свою карьеру с художественной литературы, обращался к самым потаенным страстишкам, гнездящимся в любом человеке, какой бы пост он ни занимал. Да, писатель должен разбираться в людях. Знать всю их никчемность, трусость, похотливость и продажность. Стоит только писателю ударить в барабан, а уж отклик будет. Ему останется лишь похихикать над произведенным эффектом.