Человек-землетрясение
Шрифт:
– Я не приняла это всерьез. Но почему вы не на Сицилии?
– Сицилия? – В глазах Боба появилось искреннее удивление. – А что я должен там делать?
– Гельмут полетел в Катанию искать вас.
Ничто в лице Боба не выдало того триумфа, которым он наслаждался в эти минуты. «Ну теперь я всех вас положу на обе лопатки, – думал он, в то время как его нежные глаза выражали глубочайшее недоумение. – Проклятый дядя Теодор, ты в последний раз использовал Гельмута как пожарную команду».
– Это, вероятно, ошибка, – проговорил Боб. – Я два года назад был на Сицилии. А с тех пор не бывал…
– Но, Гельмут… –
– Гельмут обманул вас, Ева. – Голос Боба был мелодичен, как звук виолончели. – Я вчера видел его… Он в Каннах. Для разнообразия предпочитает иногда длинноволосых брюнеток…
Это было прямое попадание. Боб понял это, когда Ева сжала губы.
«Я выиграю мое пари, – думал он с удовлетворением. – А потом мы станем врагами, каких еще свет не видывал. Я ненавижу тебя, ты, вечный жизнеспаситель! Ты, бродячая совесть! Ты, хороший человек! Пока я не задохнулся от твоей морали, лучше раскроим друг другу черепа…»
5
Ева Коттман неподвижно стояла у окна и смотрела на улицу. Рядом висела штора, лицом она прижалась к оконной решетке. Молчание было гнетущим и тягостным. Наверное, уже четыре минуты стояла она так, молча, с закрытыми глазами. Боб не нарушал эту тишину, он знал, что в эти секунды молчания разбивается вдребезги образ Гельмута Хансена, который Ева носила в своем сердце. Это был триумф, который он ощущал как приятное покалывание во всем теле. Он сел, положил ногу на ногу и закурил сигарету. Щелчок зажигалки заставил Еву резко обернуться. Ее огромные голубые глаза были сплошным вызовом.
– Вы лжете! – громко произнесла она.
Боб Баррайс поднял руку с горящей сигаретой:
– Стоп, прекрасная Ева. Боб Баррайс хотя и пользуется дурной репутацией, созданной, кстати, теми, кто ему безмерно завидует, до ненависти, но одного он никогда не делал: в серьезных ситуациях лгать красивым девушкам. Честность всегда была моей сильной стороной. Я никогда не говорил: «Крошка, я люблю тебя…», а только всегда: «Я хочу с тобой в постель!» И сразу всем ясно, что есть и что будет.
– Это относится и к данной ситуации? – спросила Ева с явной неприязнью.
– Это был всего лишь пример. Почему я должен обманывать вас, Ева?
Он рассматривал Еву взглядом знатока, которому женская красота предлагается в таком объеме, что он придает значение малейшим оттенкам и различиям. Форма лодыжек, изящная плавность икр, округлость бедер, плоский живот, форма груди и ее переход в плечи – вот детали, в которых заключено волшебство красоты, совершенство женской натуры. Еву Коттман он находил красивой, но невозбуждающей. Это был не тот тип женщины, с которой Боб Баррайс ложился в постель, но она была именно той женщиной, к которой такой человек, как Гельмут Хансен, мог привязаться всей душой, и поэтому была прекрасным средством разрушить Хансена.
– Что бы я мог с этого иметь? – спросил Боб Баррайс коварно. – Ведь вы любите Гельмута…
– Да! И поэтому я вам не верю…
– Ха-ха, Ева! Не верю! Вы это можете увидеть! Поедем со мной в Канны. Понаблюдайте за Гельмутом, как из него шарм бьет ключом и как он грациозно вытанцовывает вокруг своей спутницы. Прямо павлин на току. Если хотите, я охотно возьму вас с собой на Ривьеру.
– А Гельмут вас не видел?
– Ну что вы! Я его увидел по дороге на водную станцию. Сразу же заскочил в кафе и спрятался за витриной. «Ну и фрукт», – я еще подумал. Как это он один попал в Канны? Что он насочинял доброму дядюшке Тео? И вам… Простите, – Боб Баррайс сидя изобразил поклон.
«Это был ураганный огонь отравленных стрел, сметающий любую крепость», – подумал он удовлетворенно. Боб избегал смотреть на Еву, курил и разглядывал горящий кончик своей сигареты.
– Когда вы едете, Боб? – спросила она неожиданно. Ангельское лицо Баррайса просветлело.
– Прямо завтра…
– И вы возьмете меня с собой?
– Это будет самая прекрасная поездка на юг в моей жизни.
– Оставьте! – сказала она сухо, нервно перебирая пальцами, судорожно сжимая их и бессмысленно теребя платье. – Когда вы заедете за мной?
– Скажем, завтра в девять утра?
– Тогда нам придется заночевать в пути?
– Конечно, – ответил невинно Баррайс. – Может быть, в Гренобле. Разве я похож на мужчину, который внушает страх? Я обещаю, что не совершу убийства на сексуальной почве…
При этом он улыбнулся, и улыбка его была страшной. Но Ева Коттман не распознала этого и улыбнулась в ответ, как будто замечание было действительно очень остроумным. Но потом ее глаза опять погрустнели.
– Зачем мне, собственно, ехать в Канны? – спросила она тихо. – Почему я должна все это видеть?
– Знающие мужчины мне всегда рассказывали, что женщины умеют бороться за свою любовь. Сам я этого никогда не испытывал, так как за меня не надо бороться, я всегда готов, и мне тоже не приходилось бороться за женщину, если она мне нравилась. Я протягивал руку и брал ее, как пойманную птичку. Но вы другая, Ева, а Гельмут тем более… Для вас любовь не просто секс, вы любите сердцем, хотя это не что иное, как глупый пульсирующий мускул. Просто звучит романтичнее: любящее сердце. – Он погасил сигарету в стеклянной пепельнице и обхватил руками приподнятое колено. – Я ведь просто хочу помочь вам, Ева, и Гельмуту тоже. Он такой хороший парень и друг… но однажды может поскользнуться и самый лучший конькобежец…
– Ну хорошо. Завтра в девять! – Ева Коттман протянула Бобу руку. Ему пришлось вскочить, хотя он и не считал еще свой визит завершенным. – Вы не обидитесь, если я попрошу вас оставить меня теперь одну? Сердце… – она вымученно улыбнулась. – Вы сами только что говорили…
– Собственно, я собирался пойти с вами куда-нибудь поесть.
– Не теперь. Пожалуйста…
Ее голос был тихим и жалким, как у заблудившегося ребенка, спрашивающего дорогу. Баррайс взял ее вялую руку, поцеловал ее и с удивлением обнаружил, что она пахла ландышами. Он любил ландыши. Это был запах сладкого мотовства. Впервые так пахло, когда тетя Эллен доказала ему, какие свойства таит в себе зрелая голодная женщина. Тогда ему было шестнадцать. С тех пор аромат ландышей сопровождал его всю жизнь. Удивительно, как много женщин предпочитали этот нежный запах, но самое удивительное, что, почувствовав его, Боб Баррайс терял свою уверенность победителя, становился безвольным и лишь как червь забирался в тела этих женщин.