Человек-землетрясение

Конзалик Хайнц

– Там погода еще отвратительней. – Хансен выпил коньяк, налитый директором аэродрома для себя.

– А у меня вы хотели проскочить? Нет уж. Ждите, пока я дам добро.

В пять утра ветер разорвал тучу и вяло погнал ее на запад. Для снега было слишком холодно.

– Проваливайте, – сказал директор аэродрома с воспаленными, красными от усталости глазами. – Если в Альпах вы свалитесь с неба, не забудьте посмотреть в зеркало и крикнуть себе, прежде чем разобьетесь: «Идиот!»

Но полет удался. Губерт Майер был выдающимся пилотом. Бывший истребитель-перехватчик, на счету которого было десять сбитых самолетов, награжденный немецким золотым крестом, немногословный и один из немногих служащих баррайсовских предприятий, бывший на особом окладе. Тео Хаферкамп желал летать надежно. Ему нужны были удачные полеты со счастливым пилотом.

В Ницце они приземлились под сияющим солнцем. Как близок рай…

Гельмут Хансен быстро навел справки, узнал, где живет Боб Баррайс, и сунул портье сто франков, что погасило в корне любой вопрос. Потом лифт поднял его на пятый этаж.

Номер 512. С видом на море. Полностью кондиционирован. 350 франков в сутки, без завтрака и налогов.

Гельмут Хансен семь раз постучал в дверь из тика с золотым номером 512, прежде чем за ней послышалось какое-то движение. Ключ повернулся в замке, потом кто-то выглянул в щель.

– Боб, открой, – произнес Хансен.

– Гельмут! – Баррайс распахнул дверь. Он был обнажен, и лишь его бедра обвивало махровое полотенце. Его темно-каштановые волосы мокрыми от пота прядями свисали на лоб. Когда-то эти волосы были серебристо-белокурыми, ангельская головка, как говорила тетя Эллен. И лишь в десять лет они потемнели, в четырнадцать стали каштановыми с отливом красного дерева и такими и остались. Волосы, подобные раскаленному дереву среди пепла. – Ты что, с неба свалился?

– В самом буквальном смысле этого слова. Я прилетел на вашей «Сессне». Приказ дяди Тео.

– Моя телеграмма.

– Да. И сообщения по радио и по телевизору.

– Ужасно, Гельмут.

– Ужасно, что ты держишь меня в коридоре.

– Я не один…

– Тогда пусть малютка выпрыгнет из постели и исчезнет, как кошечка. – Хансен протиснулся мимо Боба в номер и рухнул в ближайшее кресло. Наполовину выпитая бутылка шампанского плавала в бочонке с ледяной водой. Хансен вытащил ее, вытер лежащей рядом салфеткой и сделал несколько глотков выдохшегося шампанского. Из соседней спальни доносился какой-то шум, скрипела кровать.

– Пусть она одевается! – громко сказал Гельмут Хансен. Он говорил по-французски, и, кем бы ни была девушка в соседней комнате, ответом на грубое требование могло быть лишь беззвучное повиновение. Боб Баррайс сморщил свое утомленное от бессонной ночи лицо.

– Она не какая-нибудь гризетка, – прошептал он, нагнувшись к Хансену. – Это Пия Коккони, возлюбленная принца Орланда…

– С каких это пор ты стал принцем?

– Гельмут, оставь глупости. Подожди меня внизу, в холле. Через полчаса… я тебе обещаю.

Он вытащил Хансена из кресла, вытолкал его из комнаты, дружески похлопал по спине и захлопнул за ним дверь.

Как говорил Тео Хаферкамп, Гельмут и Боб связаны как мозг и глаза. Они нерасторжимы.

Хансен сел внизу в холле в уголок, заказал себе кофе-мокко и пролистал утренние газеты. Почти во всех были сообщения о несчастном случае в Приморских Альпах. В соответствии с расследованием полиции виновным в страшном несчастье был погибший, Лутц Адамс. Он управлял машиной, ему принадлежала безумная идея ехать через скалы. Фотографии вновь показали оплавившуюся груду металла – сгоревший «мазерати».

Гельмут Хансен спокойно разглядывал эти снимки. Он не был полицейским и не находился под непосредственным впечатлением от случившегося. Он размышлял трезво, аналитически, с научной педантичностью.

Как могло случиться, что Адамс, попавший в тиски, погиб, а Боб Баррайс остался жив? Хотя в момент столкновения и могли распахнуться двери, вся машина могла разлететься на куски, но пассажирам от этого было мало проку. Когда автомобиль налетел на скалу и съежился наполовину, на них действовала такая мощная сила инерции, что они не могли вылететь в сторону, а только вперед, в направлении движения! Это элементарный закон, его проходят по физике уже в четвертом классе.

Как Боб мог спастись? По законам логики его голова должна быть размазана по скалам.

Гельмут Хансен отложил газеты в сторону, увидев Боба, выходящего из лифта. Он был один, Пия Коккони, очевидно, раньше ушла из отеля или ждала еще наверху, в номере 512.

На Бобе Баррайсе был твидовый костюм цвета розового дерева в белую полоску. Белый галстук на темно-вишневой рубашке напоминал пойманную голубку. В его каштановых, с отливом красного дерева волосах играло утреннее солнце. Это был красивый мужчина – не просто интересный либо мужественный, не искатель приключений, не благоуханное облачко далеких миров, нет, он был именно красив. И больше ничего. Выросший ангел Боттичелли. Мона Лиза в мужском варианте.

– Что говорит дядя Тео? – спросил Боб без обиняков и опустился рядом с Гельмутом на кожаный диван.

– Он озабочен. – Хансен разглядывал своего друга детства, как лекарь-самоучка, пытающийся поставить диагноз глазного заболевания. – Семья снова заняла боевые позиции. Забрала опущены, копья наготове. Кто на нас нападет, будет иметь дело с крепостью! Боб, – Гельмут Хансен наклонился к нему, – не строй из себя героя. Если у тебя есть проблемы, скажи. Мы попытаемся тебе, как обычно, помочь.

Улыбка на лице Боба застыла.

– У меня нет проблем, – сказал он жестко.

– Лутц Адамс.

– Я все рассказал полиции. Газеты полны этим.

– Все?

– Да.

– Тебя выбросило из машины?

– Естественно.

– Вопреки центробежной силе?

– Может, на гонках, не действуют законы физики?

– Боб, не пори такую чепуху.

– Чего вам еще надо? – Боб вскочил. – Я просил дядю Тео позаботиться о Лутце и всей этой канители, а вовсе не посылать мне няньку. Да, черт побери, я вопреки центробежной силе выпал из машины, пытался спасти Лутца, пока у меня самого не начали гореть руки. – Он вытянул вперед свои забинтованные руки. Мазь от ожогов пахла сладковато, как тлен. – Я сделал все возможное в этой ситуации. Я не сверхчеловек.