Человек звезды
Шрифт:
— Знаю твои практики. Прав был Адольф, что всех вас, жидов, прижал к ногтю. Как только вас за колючку посадили, сразу немецкий народ воскрес. И здесь, в России, мы вас за колючку посадим, и русские сразу воскреснут. Живем в жидовской удавке.
— Вы говорите страшные вещи, — прошептал Марк Лазаревич, вытягивая тощую шею, покрытую пупырышками страха. Весь кошмар холокоста, весь религиозный еврейский ужас лишил его дара речи, и он смотрел на близкое синеглазое лицо, предвещавшее ему неминуемую гибель.
— Правильно боишься, жид, — хмыкнул полковник Мишенька. — Скоро мы вас выкурим из России. А перед этим спросим за всех расстрелянных казаков, умученных
— Что вы от меня хотите?
— Это другой разговор. Ты знаешься с человеком по имени Садовников. Этот Садовников известен как террорист, который разыскивается властями. Ты вступил с ним в преступный заговор. К приезду в наш город Президента вы хотите отравить водопровод, кинуть в него таблетки, чтобы наши граждане посходили с ума, повалили на площадь и захватили Президента. А когда начнется ваша жидовская революция и Россия распадется на части, вы сядете на звездолет и улетите к ядреной фене. Вот я и спрашиваю тебя, где звездолет?
— Боже мой, какое безумие? Причем здесь Садовников? О каком звездолете вы говорите?
— Не стану с тобой больше возиться. Подвешу тебя на цепи, и буду бить, как боксерскую грушу, пока не вышибу из тебя твою жидовскую душу. — Он обернулся к арабу: — Давай, Ахмед, подвесь его. Отомстим сионистской гадине за муки палестинского народа.
Набежали красные роботы. Стиснули щуплое тело Зака, потащили к лебедке. Через минуту, скованный наручниками, он качался на масленой цепи, беспомощно озираясь, видя кругом клещи, тиски, зубчатые колеса, железные шкворни, — орудия средневековых пыток, с которыми ловко управлялись маленькие красные палачи.
Полковник Мишенька приблизился, грозно и беспощадно посмотрел в его бегающие, моргающие глаза.
— Где звездолет?
— Не знаю, честное слово!
Страшный удар в живот заставил Марка Лазаревича охнуть, задохнуться, задергаться на цепи. Икота, слезы, разрывающая внутренности боль не давали ему говорить и видеть. Только рядом в тумане колыхалось перед ним что-то страшное, дышащее, несущее ему смерть.
— Где звездолет?
— Не знаю!
И новый удар, от которого в животе что-то брызнуло, лопнуло, потекло нестерпимой горячей болью.
— Крыса жидовская, я из твоей печени фарш сделаю! — ревел полковник Мишенька, нанося с обеих рук боксерские удары, перемещаясь скачками вокруг висящего Зака, молотя его с разных сторон, отчего несчастный дергался и глухо охал.
Марк Лазаревич чувствовал, что умирает, что у него разорвана печень и отбиты почки. И, умирая, прибегнул к приему, основанному на природе человеческой психики, когда усилием воли душа выводится за пределы тела, помещается в бестелесную сферу, отдавая гибнущее и страдающее тело злым обстоятельствам. Этот уход из тела душа совершает, нырнув в глубину божественного стиха, который принимает в себя несчастную душу, дает ей убежище, окружает хрустальной спасительной сферой. И Марк Лазаревич выскользнул из своего терзаемого тела и, как дельфин, нырнул в сияющую глубину стихотворения. «По небу полуночи ангел летел и дивную песню он пел…» И душа, ощутив блаженство, воспарила в царственной красоте и свободе. «В минуту жизни трудную, когда на сердце грусть, одну молитву чудную я знаю наизусть…» Из одной лазурной волны
— Где звездолет? — наносил удары полковник Мишенька, зверея и пьянея. — Где звездолет?
«Не жалею, не зову, не плачу. Все пройдет, как с белых яблонь дым…» — покачивалось при каждом ударе тело Марка Лазаревича, губы которого тихо улыбались.
— Где звездолет? — слабея, выдохнул полковник Мишенька. Сломал ребро Марку Лазаревичу и, шатаясь, побрел к столу. — Уберите жида, — приказал, падая на стул.
И уже выводили из железного отсека следующую узницу, директора сиротского приюта Анну Лаврентьевну. Ее толкали в спину красные карлики, а она шла, тяжело переваливаясь, как утка, полная, с высокой выбеленной прической, в долгополой юбке, немолодая, некрасивая. Полковник Мишенька оглядел ее с ног до головы, надеясь обнаружить хоть малейшие признаки женской привлекательности. Не обнаружил и разочарованно усадил ее на стул.
— Ну, Анна Лаврентьевна, что будем делать?
— А что надо делать? — строго переспросила Анна Лаврентьевна. — Отпустить меня надо, и дело с концом. Ни с того ни с сего врываетесь, хватаете среди бела дня, как разбойники. Дети перепуганы. Что я теперь им скажу? Что на город напали разбойники?
— Анна Лаврентьевна, вы взрослый человек. Все понимаете. Если я вам скажу, что в распоряжении следствия есть неопровержимые доказательства вашей преступной деятельности, когда вы, пользуясь служебным положением, поставляете маленьких девочек, беззащитных сироток нашему губернатору, а он производит с ними развратные действия, что вы на это скажете?
— Да постыдитесь говорить-то такое! Что это за мерзости вы говорите! В какой развратной голове такое могло родиться!
— Допустим, что в моей. Допустим, что я не придам значения поступившим заявлениям от ваших воспитанниц. Допустим, что меня в данном случае интересует совсем другое.
— Какое другое? Ведь это надо же такую гадость придумать.
— Меня в данном случае, Анна Лаврентьевна, интересует другое. У вас в детском доме работает некто Садовников Антон Тимофеевич. Он якобы преподает рисование и понуждает детей рисовать картинки на разные космические темы. Одновременно он рассказывает им о межпланетном пространстве, о конструкциях космических кораблей и готовит из них космонавтов. Нам стало известно, что он намеревается показать детям настоящий звездолет, который хранится в секретном месте еще со времен советской власти. И вы знаете о предстоящей экскурсии, знаете местонахождение звездолета. Вот я и спрашиваю вас, Анна Лаврентьевна, где звездолет?
— Да это чушь какая-то. Антон Тимофеевич прекрасный человек. Дети его обожают. Он вместе с ними сделал на детской площадке деревянный макет космического корабля. Может, про этот звездолет идет речь? Так мы его не скрываем. Ступайте на детскую площадку, и увидите звездолет с надписью «СССР».
— Анна Лаврентьевна, вы пожилая женщина. Может, в матери мне даже годитесь. Я не хочу поднимать на вас руку, не хочу делать вам больно. Прошу вас, как сын. Скажите, где звездолет, и я отпущу вас обратно к детишкам, которые места себе не находят, плачут о вас. Где звездолет, Анна Лаврентьевна?