Чемпион
Шрифт:
– Прости-и-и-ите… – привычно сдалась затираненная бард.
К слову, безымянная пока рабыня смотрела на всё это с огромным интересом, и-и-и… Вот не знаю, как интерпретировать это выражение лица… Удивление там, безусловно, было, но совсем не ошарашенное или потрясённое, а также не опасливое. Оно скорее напоминало радостное удивление, частенько выдаваемое Рёко, но… посдержаннее, что ли.
– Кхм… – возвращаю к себе внимание женского коллектива. – Вообще-то, хоть у меня и сложное отношение к рабству, оно не настолько сложное, чтобы мне требовалась прям моральная поддержка при появлении рабыни. Мне… – перевожу взгляд на дикарку, а также, чего уж
– О!
– Хе-хе! – мгновенно преисполнились живейшей хитропопости и пошленьких огоньков в глазах тёмные эльфийки.
– У нас есть парочка идей!
– Хороших идей!
– Развратные Ифрайн, – гневно, хоть и не повышая голос, припечатала их котя. – Нашли время.
– Время хорошее! – возразила Эдель более серьёзным тоном, вместе с тем скидывая капюшон и начиная разминать кончики длинных ушей. – Рядом никого нет, демоны убиты, а в караване только воду успели вскипятить — спешить некуда.
– А вопрос серьёзный, – повторив за сестрой, с явным удовольствием начала массировать натёртые тканью ушки Адель. – Ошейник на ней обычный, и ритуал привязки никто не проводил. А ближайшее место, где провести смогут, — это торговый город Язеллот, мы к нему где-то через неделю выйдем. И ещё неизвестно, как там будет — больших укреплений в городе нет, единой власти — тоже. Почти в каждом районе — свои хозяева, где от племён, которые с городом торгуют, а где и представители больших торговых организаций.
– Там должно быть отделение имперской Гильдии Работорговцев с магами, – без паузы продолжила за сестрой Эдель. – Они смогут продать магический ошейник и провести ритуал, но до этого нам ждать ещё неделю, а она, – взгляд на рабыню, – ещё неизвестно, кем окажется.
– В смысле? – не совсем понял я, кем она в принципе может оказаться, по мнению эльфийки.
– Ну… – старшая близняшка оценивающе окинула взглядом меня, а потом девушку — и обратно, – может, она тебе не понравится? По характеру там…
– Ага, – поддакнула Адель, – в остальном здесь вроде всё хорошо… – фигура дикарки была повторно оценена с пристрастным экспертным выражением лица.
– Я буду хорошей! – впервые вклинилась в разговор обсуждаемая, да ещё и с таким жаром, словно, если она мне не понравится, её жизнь кончится… А хотя, если подумать, может, так она ситуацию и видела на полном серьёзе…
– Вот о том и речь, – кивнула Эдель. – У нас в группе хватает всяких секретов…
– И отношения совсем не формальные, – дополнила Адель.
– Когда проведём ритуал привязки ошейника, это всё упростит, – глядя в глаза рабыне, продолжила пояснения старшая сестра, – но до тех пор надо придумать, как сделать так, чтобы мы могли тебе доверять.
– Я не предательница! – возмутилась смуглянка. – Я оказалась слабой и не смогла отбить аркан, но я не подлая!
– Спокойно-спокойно, – вмешался я, тронув её за плечо. – Лучше скажи, хочешь ли ты получить свободу? – пусть этот момент я уже обдумывал, но не стоит забывать, что я в местном мире ориентируюсь из рук вон плохо и у местной обитательницы могут быть иное мнение и иное видение ситуации.
– Прошу, не гоните меня, господин! – вновь плюхнулась на колени рабыня. – Таковы были моя судьба и воля предков, идти против них — обречь себя на позор хуже смерти!
– Эх… – ну, я должен был попытаться, – ладно, простой вариант не сработал. Тогда второе. Насколько обязательно надевать на неё ошейник и привязывать магией? – это уже был вопрос к девочкам.
– Совсем не обязательно…
– Но лучше бы сделать… – друг за другом пояснили эльфийки.
– Вы уверены? Вы же сами не хотели становиться рабынями, – напомнил я им.
– Да, не хотели, – ничуть не стушевалась Эдель. – И она тоже наверняка не хотела, – кивок на дикарку. – Но тут на юге много племён, у всех разные обычаи. И есть среди них не слишком хорошие. Например, что клятва не члену своего племени — это и не клятва вовсе, но говорить ты ему можешь прямо противоположное, и что вообще обман чужаков — это хорошо.
– Или что старший в племени может что-то потребовать, а ты обязан выполнить, даже если ты уже не в племени и носишь другое имя, – привела ещё один пример Адель.
– Или даже такой, что детей не от члена своего племени надо убивать. Такая рабыня может по-настоящему любить хозяина, а потом сама же закалывает своего ребёнка от него сразу после родов, потому что хозяин был слишком добрым и не использовал магию, чтобы ей такое запретить.
– Не все дикари могут отринуть традиции предков, даже попав в рабство и не видя соплеменников многие годы.
– И про все традиции она не расскажет, – кивнула на носительницу ошейника старшая близняшка, – потому что не видит в них ничего неочевидного и сама не знает, чем они отличаются от наших. Дикари потому и дикари, что они живут очень изолированно и воспитываются совсем не так, как в местах, где перемешиваются разные народы.
И… хотя объяснение выглядело логично, надо сказать, что во всём этом диалоге был момент, который меня несколько коробил. Даже не путешествуй мы столько времени вместе, чтобы начать друг друга понимать с полуслова, я просто по своему параметру Восприятия видел, когда и что девочки делают наигранно, а когда совершенно серьёзны и совсем не шутят. Когда близняшки намекали на разврат, это было показушно, но показушно именно для меня. Они рисовались передо мной и чуть-чуть дразнили Нэроко, но что чувствовалось и тогда, и тем более сейчас — это то, что все мои девочки относились к смуглянке так, словно та была деталью интерьера. То есть… когда они шутили про свои «хорошие идеи» и «в остальном здесь вроде всё хорошо», они, конечно, шутили… но шутка там была в выводе на реакцию «тиранствующего карманного архимага», и только в этом. Не в сути предложения использовать рабыню для постельных утех и не в поддевании этой самой рабыни эмоционально, а только в провокации Нэроко включить режим строгой поборницы морали. В реакциях тела, мимике, взглядах, тембре голоса — во всём (!) у них читалось, что концепция того, что я буду трахать эту девушку, для них является настолько само собой разумеющейся, что даже мысли не возникает задаться над ней какими-то вопросами. И, что хуже (всё-таки сестрёнки были теми ещё развратницами, да и я себя уже в этом плане перед ними показал, так что… ну, посыплем голову пеплом, чего уж тут? Оно как-то даже и логично выходит), они точно так же воспринимали само собой разумеющимся, что эта смуглянка — уже как бы собственность, а не равноценная с ними личность. Они буквально видели в ней не чужую авантюристку, горожанку, крестьянку, аристократку, просто постороннего человека, а именно вещь, пусть и вещь разумную. И… это коробило. Но… при этом я понимал, что они в таком обществе родились и выросли, не зная ничего другого.