Чемпион

Сокпакбаев Бердибек Ыдырысович

— Я писал это письмо сыну моего дяди, что в Сарытогае.

— Нет, это письмо, написано девочке. Там были слова: «Давай дружить».

— Сын дяди мне действительно нравится и я хочу с ним дружить...

Нас перебил Оспанов.

— Хорошо, что ты еще скажешь, Жантас?

— Все.

Вопрос о письме больше не поднимался, и это было уже хорошо. Я осторожно покосился в сторону Жанар, она тоже, будто подозревая что то, моргала глазами, переводила взгляд то на одного, то на другого и волновалась еще больше, чем я.

Вторым взял слово

Темир. Свое выступление он написал на двух страницах. Он держал листок бумаги обеими руками и читал однотонно, как лектор.

— Товарищи, то, что товарищ Кадыров недисциплинированный, это правда. Он пока что не оправдал высокого звания пионера. Он сдружился с таким хулиганом, как Султан, иначе говоря, он тянет назад наш класс.

Слушая эти слова Темира, я думал: «Я знаю, куда ты клонишь...»

Однако, хотя вначале он говорил обо мне плохо, по­том, когда перешел на вторую страницу листа, резко пе­ременил свое отношение ко мне. Меня это даже удивило.

— Кадырова мы должны исправить, — сказал он. — Если мы исключим его, тогда выходит, что наша пионер­ская организация не способна воспитывать...

Он говорил много и скучно, как-то уж слишком по-книжному, но я понял, что он меня защищает. Значит, не сердится. Молодец!

Свое выступление Темир закончил, уже не глядя в бумажки:

— Кадырову надо в последний раз объявить строгий выговор и оставить в школе.

Я даже потихоньку вздохнул. Молодец все-таки Те­мир! Он не такой злопамятный, как Жантас. Про себя я благодарил его.

Выступили еще три-четыре человека. Все они внача­ле обрушивались на меня, припоминали все мои про­ступки, потом говорили то же, что и Темир: «Оставить в школе, воспитывать».

«Конечно, — с умилением думал я, — Меня надо вос­питывать. А как же?»

Наконец, вопрос поставили на голосование.

— Кто за то, чтобы Кадырова Кожу исключили из школы, поднимите руки!

Один человек — Жантас.

— Кто за то, чтобы дать ему последний строгий вы­говор и оставить его в школе?

Большинство!

XVIII

Мама сидела на скамейке в тени тополей у арыка и вязала шаль. Когда я подошел к ней, она подняла голо­ву и вопросительно посмотрела на меня, словно хотела спросить: «Ну, как твои дела?»

— Из школы не исключили, — сказал я сразу.

Она продолжала на меня смотреть, и по ее лицу я по­нял, что она пережилa не меньше меня. И только сейчас на ее обветренном, загорелом лице я увидел множество морщинок. Раньше я их не замечал.

— Что же ты теперь намерен делать? — спросила она после долгой паузы.

Я упал на колени, обнял ее и прижался грудью.

— Мама, не выходи замуж!

Она положила свои грубоватые ладони мне на голову и проговорила ласково, как раньше, когда не серди­лась:

— Куда же я от тебя пойду...

Я затрясся в рыданиях.

* * *

Вечером я лежал в постели и обдумывал все, что про­изошло за последнее время.

Конечно, я много раз давал обещания. Но разве я де­лал это для того, чтобы кого-нибудь обмануть? Нет. Я всегда искренне даю обещания. Правда, почему-то так получается, что в конце концов я оказываюсь нарушите­лем дисциплины.

Вот возьму и стану таким же, как Темир. Даже луч­ше. Ведь я все могу сделать, если захочу...

И я засыпаю...

...Утром встал рано. Привел маме коня, оседлал его. Мама снова повторила мне свои наставления и уехала на джайляу.

Я иду в школу. Когда прохожу мимо дома старухи Нурили, мне на пути попадается черная собака. Она гры­зет кость. Я взял камень и хотел ее ударить, но потом воздержался: «Ничего мне эта собака не сделала, по­чему я должен ее бить?» — подумал я. Отшвырнув в сто­рону камень, внутренне ругая себя, я пошел своей дорогой. «Ударить ни за что собаку — это уже недисципли­нированность. Темир, например, никогда напрасно не ударит собаку».

Завернув за угол, я увидел Жанар. Она была в белом сарафанчике в горошек. Длинные черные косы ее сви­сали до пояса. Между прочим, таких кос, как у Жанар, нет ни у одной девочки в школе.

Я побежал почти бегом, догоняя Жанар. Когда я приблизился она услышала мои шаги и оглянулась.

— Здравствуй, Жанар!

— Здравствуй, Кожа!

Жанар посмотрела на меня и улыбнулась.

— А ты плечо в глине измазала, — сказал я.

Глины было немного, совсем пустяк, но я достал платок и стал старательно вытирать ей плечо. Она стояла и ждала, когда я закончу.

— Ты вчера испугался, что тебя исключат из шко­лы? — спросила она, взглянув на меня через плечо.

— Зачем я буду пугаться? — храбро ответил я. — Если бы исключили, я поехал бы к дяде в Сарытогай и учил­ся бы там. Знаешь, как там хорошо? Там средняя школа. А какая у них спортивная площадка...

Жанар внимательно посмотрела на меня и замолчала. А я чувствовал, что говорю совсем не то. Хотя в Сарытогае десятилетка, а Жанар там нет.

— Почему ты такой, Кожа? — спросила Жанар.

Сразу поняв, о чем она спрашивает, я ответил:

— Я уже не такой. Мы пошли дальше.

— Жанар... — вдруг сказал я.

— Что?

— Ты знаешь, кому я написал это письмо?

— Какое письмо?

— То, о котором вчера Жантас говорил на собрании?

— Кому же ты написал его?

— Тебе написал...

В это время сбоку нас раздался резкий, неприятный голос:

— Добрый день!..

— Привет кавалеру!

Опять этот лукавый Жантас! Я не ответил, и мы за­шагали дальше.