Чему улыбается Джоконда?

Меня с юных лет интересовала загадочная улыбка «Монны Лизы». Учёные по всему миру спорят о том, что она может означать. Кто-то видит в ней признаки счастья, кто-то называет холодной и отстранённой, а есть те, кто считает, будто Джоконда улыбается хитро или мудро. Одним словом, сколько экспертов, столько и мнений. Сейчас, когда я прожил значительную часть отпущенного мне земного бытия, я могу сделать свой личной вывод.

Гений её создателя, Леонардо да Винчи, был настолько проницателен, что на многие века вперёд выразил философское мировоззрение на нашу земную жизнь. Он как-бы призывает нас смотреть на бытие наше именно так, как его Джоконда – с улыбкой. Иногда эта улыбка сквозь слёзы, иногда сквозь обиды, несправедливости прочие неурядицы в нашей жизни.

В этой маленькой книжице я публикую эпизоды из своей жизни, некоторые из них без улыбки Монны Лизы – ну никак не объяснить, и тем более понять.

«Хлеба и зрелищ!» – так звучали запросы некогда великого римского народа. В Древнем Риме действительно практиковались бесплатные раздачи зерна гражданам. Кроме того, политики покупали популярность в народе, проводя за свой счет цирковые игры: гладиаторские бои и прочие зрелищные мероприятия.

Во времена моего детства, никто не раздавал нам зерна или прочих ватрушек, у власти не было стимула быть популярной, она (власть) в октябре 1917 года прибрала всю власть к большевицким рукам, после чего пользовалась ей без оглядки на народ. Её представители считали, коль она, власть народная, то она-то уж знает, чего надо народу. Ну а тот, кто недоволен её действиями, либо отщепенец, или враг народа. С этим контингентом разговор простой – кайло в руки и на строительство «Беломорканала» или другой народно-хозяйственной стройки. Страна с необъятными просторами, места всем хватит, ну а баландой государство разговорчивых обеспечит.

Не спросив у народа, хочет ли он отказаться от вековых традиций или не имеет такого желания, в одночасье все праздники религиозные и прочие, которые отмечали веками на Руси были – упразднили. Зато учредили новые: вместо Рождества Новый Год, 8 марта – Женщинам мимозы, детям мороженое! 1 мая – Праздник труда и 7 ноября – веселись народ, прославляй парию большевиков! «Мир! Труд! Май» и «Слава КПСС!» – эти лозунги пафосно звучали с высоких трибун. Можете не сомневаться, и я там был, мёд-пиво пил, по усам текло… иногда и в рот перепадало. Можно и на демонстрацию сходить, на свежем воздухе размяться, кто плакат несет, тот отгул к отпуску получит. Красота! Наш народ выпить не дурак, и новые праздники отмечал, а то как же под холодец с чесночком, под салат «Оливье» да под запотевшую водочку «Столичную» за четыре рубля двенадцать копеек, кто откажется. К тому же, если по радио звучит знакомая, ненавязчивая песенка, на музыку Алябьева «Соловей мой соловей, голосистый соловей…», так это вообще полный кайф. Однако и от старых привычек не отказались граждане страны недоразвитого социализма, особенно в сельской местности. Праздновали неофициально, но от души, с размахом, чисто по-русски. Какой праздник без гармошки, частушек и пляски. Самогон лился рекой, правда для начала ставили на стол казенную водку, под сургучом (бутылки запечатывали пробкой из картона и её заливали сургучом), а уж потом, когда гостей торкнуло, выставляли четвертинки с мутноватым, но очень крепким напитком собственного приготовления с фирменным названием самогон. Под деревенскую закуску: квашеную капусту, солёные огурчики, белые грузди в сметане, сало солёное и копчёное тонкими ломтиками, да мало ли чего в погребе для этого случая припасено. А на плите яичница-глазунья на шкварках скворчит, пальчики оближешь. Ну как тут не выпить? Выпивали немерено, народ-то закаленный. Редкая гулянка обходилась без потасовки, а то как же, кто-то приревновал залёточку, кто-то косо посмотрел, а некоторые чисто из спортивного интереса, кровь взыграла, а как ей не взыграть, коль в ней градусов уйма. Ничего, ничего, ничего, наутро огуречным рассолом освежатся, колодезной водицей умоются и протрезвеют, крякнут от удовольствия и на работу. Будет о чём до следующей гулянки вспоминать и подшучивать над обиженными.

В раннем детстве запомнились мне летние престольные праздники, такие как Троица, Ильин день, Казанская, Смоленская – так упрощенно их называли в народе. У каждой деревни был свой, один из вышеперечисленных, и мы приезжали погостить, например, в Хлябишино к маминой сестре Любе на Казанскую, в Бажино к тётке Олимпиаде на Смоленскую, а в Никулино к отцовской родне на Ильин день.

Когда мы жили в Брантовке, мои родители обычно посещали все эти праздники. Расстояние от Брантовки до деревень было километров двадцать, если добираться по узкоколейной железной дороге, построенной для вывоза древесины с лесозаготовительных пунктов, затем километров пять пешком по лесным просекам и тропинкам. Второй путь был через районный центр Мантурово, но он был раза в три длиннее и на перекладных, очень неудобно. Мне нравилось путешествие по узкоколейке, в маленьком вагончике для доставки рабочих на лесосеки. Вагончик прицепляли к маленькому паровозу под названием «Овечка». Он громко шипел, выпуская клубы пара из стальных ноздрей, оставлял за собой шлейф дыма с искрами, его трясло и кидало из стороны в сторону, но он уверенно, со скоростью двадцать километров в час, летел к заветной цели. За окном дремучий лес, в вагоне звучат весёлые шутки работяг, играющих в карты или домино. Чем не экзотика? Ну, прямо тебе, – Голливуд! Главное, впереди желанные встречи с бабушкой-ладушкой, двоюродными братьями и сёстрами. Все они нам искренне рады. Как принято – обнимашки

Застолья проходили весело, песни-пляски и, конечно, частушки. Дядя Лёша доставал гармошку, игриво перебирая клавиши на тальянке, делал вступление. Гости для разогрева распевались народными песнями, типа:

Вот кто-то с горочки спустился,

Наверно, милый мой идет.

На нем защитна гимнастерка,

Она с ума меня сведет.

Затем, напевшись вдоволь, какая-нибудь молодуха выбегала на середину комнаты и начинала дробить чечётку, заводить мужиков, приглашая к состязанию. Ну уж тут, как всегда, отличался удалью наш отец, равных ему в частушках не было. Мама была стеснительной, частушек не пела, плясала по принуждению, вела себя скромно, а вот её сестра, тётя Маруся, давала прикурить партнёрам. Частушки у неё были хлёсткие, что называется с перчиком, она за словом в карман не лезла. Тётушка упрекала нашу маму: «Ну Лизка, если бы мне твой Витька достался, в нашем доме „дым бы стоял коромыслом“, а уж сколько горшков было битых, страшно даже представить!» Дядя Лёша, старший брат отца и муж тёти Маруси, был шёлковый, прямая противоположность отца. Дядюшка, когда выпивал больше нормы, обычно говорил: «Спать старуха, спать!», а отец, если был во хмелю, его тянуло на подвиги.

Нас, ребятишек, в праздники размещали отдельно, или на кухне, или в маленькой комнате, где был накрыт стол с детскими яствами и напитками. Из напитков запомнилось сладкое свекольное сусло, классная штука! Как только заиграет гармошка, мы, наперегонки, толкая друг дружку, спешим занять место поудобнее на русской печке или на полатях. С высоты всё видно, наблюдай, запоминай, смейся вдоволь! Старики перемещались из-за стола на лавки, вдоль печки, грели спины, совмещая приятное с полезным. Бывало, какой-нибудь дедок не вытерпит, вспомнит молодость, выскочит на середину комнаты, топнет ногой в подшитом валенке по деревянному полу и давай беззубым ртом выдавать перла: «А штё вы девки не любили, когда был я молодой, а топеря моя харя обросла вся бородой». Затем шла матерная припевка, которая варьировалась в зависимости от партнёрши. Девки смеялись, отвечали тем же самым и по тому же месту. Когда дед, запыхавшийся, раскрасневшийся устраивался на лавке рядом с бабкой, та, шпыняла его в бок локтем приговаривая: «Ишь, чего выдумал, леший. Попробуй, старый хрен, жаловаться ночью, что у тебя спина болит! Я те натру её крапивой-то!»

Наплясавшись вдоволь, гурьбой шли по деревне и опять с песнями. Из соседних домов присоединялись празднующие соседи, вместе шли на живописный берег реки Унжи, там гуляния продолжались дотемна. Для нас, пацанов, отец устраивал состязания: кто быстрее добежит до старого дуба и обратно, кто дальше прыгнет или дольше продержится на бревне. Таких развлечений он знал великое множество, дети любили его.

Что касается официальных советских праздников, то запомнились только майские. Их праздновали в парке, специально оборудованном для массовых гуляний жителей поселка Октябрьский. Собирались, вскладчину накрывали поляну, как сейчас говорят, и веселились на природе под звуки духового оркестра и концерта местной самодеятельности. Рождество не помню, чтобы отмечали, а вот Новый год – святое дело, семейный праздник в узком кругу, естественно, с ёлкой.

Больше всего мне запомнились дни подготовки к встрече Нового года. Примерно за неделю до праздника, мама доставала заветный сундучок отцовской работы, в котором хранились всякие материалы для поделок. Раскладывала на круглом столе в большой комнате, под абажуром, все содержимое. Мы усаживались вокруг стола в ожидании своего задания. Она брала кипенно-белую кальку, складывала ее в несколько слоев и показывала, что надо сделать, чтобы получилась снежинка. Развернув образец, выполненный ею, мы восхищались. Преступали к выполнению задания. Мама просила творчески подходить к изготовлению снежинок. Она говорила: «В природе не бывает одинаковых, они только на первый взгляд похожие, но если присмотреться внимательно, то увидите, что каждая из них неповторима». Изготовленные снежинки нанизывали на нитку длиной с полметра, чередуя снежинку с кусочком белоснежной пушистой ваты. Затем под потолком натягивали нитки попрочнее и крепили к ним наши гирлянды. Получался сказочный снегопад. Самые красивые снежинки разных размеров клеили на окна и стены. Комната превращалась в сказочный дворец Снежной королевы.

На следующий день отец привозил из леса душистую, двухметровую красавицу-елку. Устанавливал ее в кадушку с песком, закрепляя распорками. Мы, под руководством мамы, продолжали заниматься изготовлением украшений, теперь уже и для елки. Из цветной бумаги клеили цепочки и флажки. Из фольги вырезали фигурки рыбок и птичек, делали петельки для закрепления их на елке. Из ваты мастерили шарики, украшая их мелко нарезанными звездочками из фольги от чайных упаковок.

Отец давал нам огромные кедровые шишки с раскрытой чешуей. Чешуйки мы раскрасили золотистой акварелью, и получались чудные украшения. Главное, все делали сообща и своими руками. Потому отношение к елке было не только как к украшению, а как к живому существу. Елка стояла, как правило, до Старого Нового года. Мы ее поливали, чтобы она не осыпалась. Были случаи, когда елка начинала выпускать свежие салатные лапки. Выбрасывать ее было жалко, и мы держали ее дома еще пару недель, наслаждаясь зимней метаморфозой.