Черчилль. Биография. Оратор. Историк. Публицист. Амбициозное начало 1874–1929

Медведев Дмитрий Александрович

Черчилль был крайне раздосадован тем, что его имя скрылось за безличной подписью. Но и леди Рандольф, как и графа Минто, у которого был немалый опыт армейской службы – он дослужился до звания полковника, – понять можно. Покинуть полк, разъезжать по фронтам и публично высказывать свое мнение – далеко не то поведение, которого ждали от младшего офицера. Мать настойчиво советовала Уинстону быть более сдержанным в своих высказываниях³⁵². Но ее сын не боялся выражать свою точку зрения, не боялся кого-то задеть и вообще не боялся проблем. «Я ценю мнение твоих лондонских друзей, но этот узкий круг совершенно не та аудитория, к которой я собираюсь обратиться, – напишет он леди Рандольф. – Я признаю, что определенные элементы

всегда враждебны, но категорически не позволю им вмешиваться в мои дела»³⁵³.

Кроме скромных гонораров и анонимности, большое негодование Черчилля вызывало обращение с текстами. Во-первых, во время верстки проскальзывали ошибки. Во-вторых, делались купюры. Причем не в целях цензуры, а просто для сокращения объема, чтобы материал уместился на полосе. В частности, это коснулось третьей статьи Черчилля, из которой были удалены десять последних строк, что «нарушило баланс» заключительной части. В-третьих, Черчилль был недоволен местом своих статей в газете. «Я возлагаю на них большие надежды, и мне очень неприятно, если им будет суждено потеряться в незначительности», – скажет он матери и попросит ее просматривать тексты, «исправлять орфографию», «переписывать каждое корявое предложение»³⁵⁴.

Подобные просьбы весьма показательны. Уже с первых работ Черчилль стремился добиваться высокого качества публикуемого материала. С юношеских лет он полюбил слово и знал цену хорошему изложению. Это касалось не только статей, но и писем. Его возмущало, что эпистолярный стиль стал «коротким» и «отрывисто грубым». Он даже придумал для него новое прилагательное – «телеграмматичный». Другое дело раньше, когда «работа над письмами была целым искусством». В качестве примера он приводил письма своей бабки, вдовствующей герцогини Мальборо, написанные «хорошим языком», «лишенным сленга», письма, в которых чувствовался стиль³⁵⁵.

Работая над статьями, Черчилль с самого начала старался уделять большое внимание не только фактам, которые должны были заинтересовать читателя, но и манере изложения – увлекательной, оставляющей приятные впечатления после прочтения. Он считал, что журналистам принадлежит большая роль в сохранении и распространении «чистого и правильного» языка. В одном из своих первых интервью Черчилль возмущался, что никто не заботится о языке, что с легкостью «отвергаются старые конструкции» и «принимаются новые обороты». В Афинах и Древнем Риме, говорил он, высокообразованная часть населения следила за развитием языка, определяя стиль общения и изложения своих мыслей, а «сегодня язык не черпает вдохновение из лучших источников. Он развивается по пути наименьшего сопротивления, следуя за теми, кто менее всего подходит для этих целей». В результате язык «распадается на диалекты»³⁵⁶.

Крупные издания должны изменить эту прискорбную тенденцию, считал Черчилль. Сам он прилагал немалые усилия, готовя тексты³⁵⁷. Он давал высокую оценку всем своим материалам, направленным в The Daily Telegraph, гордился ими³⁵⁸, но больше всего ему нравились пятая и последняя статьи. Как автор, Черчилль считал, что эти две публикации – «лучшее из всего написанного мной в настоящий момент». «В них выдержано каждое предложение, каждое слово находится на своем месте». Он попросил, чтобы леди Рандольф показала его тексты профессионалам, специализирующимся на английской литературе³⁵⁹. Мнение филологов нам не известно. Зато известно мнение преподобного Джеймса Уэллдона, который, прочитав статьи своего ученика, счел, что тот «в высшей степени обладает особыми способностями журналистов схватывать яркие и интересные черты» происходящих событий. «Уинстон и в самом деле очень умен и должен оставить след в этом мире», – скажет он в октябре 1897 года леди Рандольф³⁶⁰.

Что касается боевых действий, первые несколько дней на фронте были спокойными. В составе штаба Блада Черчилль покинул лагерь в Котале, прошел через долину Хара в Чакдару, затем через Сарай и Коткай прибыл в Госам. По дороге он наслаждался «мрачными, но величественными» горными пейзажами, отвесными утесами, а также «стремительной и опасной» рекой, унесшей жизни двух артиллеристов³⁶¹.

Всё оказалось гораздо серьезнее, чем гусар предполагал изначально. На Кубе он уже видел, что значит партизанская война, однако здесь, на северо-западной границе Индии, она носила еще более тотальный и жесткий характер: «Каждый дом превратился в крепость, каждая деревня – в фортификацию. Каждый житель с самых ранних лет, когда он уже достаточно силен, чтобы бросить камень, и до последнего вздоха, пока у него есть силы нажать на курок, превратился в солдата»³⁶².

Пока пехота оставалась в Госаме, кавалерия проводила рекогносцировку местности. Уинстон получил разрешение участвовать в разведывательных мероприятиях. Десятого сентября он вместе с майором Гарольдом Артуром Дином (1854–1908) посетил нескольких вождей в долине Джандола³⁶³.

На следующий день он сопровождал капитана разведки Генри Эрнеста Стэнтона (1861–1943), которому было поручено составить топографические карты проходов в Утман Хел. «Ландшафт здесь один из самых необычных, что мне приходилось видеть», – свидетельствует Черчилль. На противоположном берегу реки, который контролировали утманхельцы, он насчитал сорок шесть замков со рвами и башнями, расположенными на площади двадцати квадратных миль. Возникло ощущение, что он оказался в «фантастической стране, приюте великанов и людоедов». Затем отряд устремился к вершине перевала, откуда открылся потрясающий вид на долину. «Вероятно, на нее не смотрел ни один белый человек с тех пор, как Александр пересек эти горы на пути в Индию»³⁶⁴, – напишет Черчилль.

Собрав необходимую информацию, Блад решил вторгнуться на территорию мохмандов двумя путями – через Навагайский перевал и через перевал Рамбат. Штабной персонал был переведен во 2-ю бригаду под командованием бригадного генерала Патрика Дугласа Джеффриза (1848–1922), ей предстояло форсировать Рамбат. Однако, узнав, что мохманды готовы дать отпор, Блад отдал распоряжение, чтобы 16 сентября Джеффриз покинул укрепленный лагерь у Инаят Кила и вторгся в Мамундскую долину в устье реки Вателай. Достигнув означенного места, 2-я бригада рассредоточилась – 35-й Сикхский полк направился к холму, а кавалерия осталась внизу, продолжая контролировать долину и поддерживать связь с основными силами.

Черчилль решил присоединиться к сикхам. Отдав лошадь сипаю, он вместе с пехотой пошел наверх по склону холма. Уже на самой вершине отряд подвергся нападению. Из укрытий стали выбегать мохманды, тут и там раздавались воинственные кличи, засверкали сабли. Черчилль достал револьвер и начал отстреливаться. Когда барабан опустел, он продолжил стрелять из ружья, позаимствованного у одного из сикхов. «Я ничуть не волновался и почти не испытывал страха, – сообщил он матери. – Когда дело доходит до смертельной опасности, волнение отступает само собой. Я схватил ружье и выстрелил раз сорок. Не могу утверждать точно, но мне кажется, что я попал в четырех человек. По крайней мере, они упали»³⁶⁵.

В связи с большими потерями, которые понесла полевая армия Блада, были произведены срочные переформирования, коснувшиеся и нашего искателя приключений. Он был приписан к 31-му Пенджабскому пехотному полку. Само по себе это было очень странное назначение. Во-первых, под началом двадцатидвухлетнего лейтенанта оказались порядка ста человек. Во-вторых, кавалерист был переведен в пехоту. И наконец, в-третьих, это был уникальный случай с назначением британского офицера в туземный полк³⁶⁶.