Чердачный чорт (сборник рассказов)
Шрифт:
— И-и, где, — Тимошка и рукой махнул, — нечто к ним подойдешь теперь.
Но в Диме горел охотничий задор.
И вот началось подкрадывание. Дима и шел и пытался ложиться на лыжи, но проклятые садились глубоко и лезли обязательно на пенек или в куст. Наконец Диме показалось, что можно стрелять.
Тетерев сидел совсем близко, вытягивая на него длинную лиловую шею. Видны были даже красноватые, с белым пушком, мочки его ушей. Дима прицелился и трахнул.
Тетерев поглядел в его сторону и, показалось Диме, покачал укоризненно головой! Дима
Тетерев — ни с места.
— Что такое?
— Да он где, знаешь? За полверсты!
Когда ребята смерили расстояние, то действительно оно было с полверсты: утренний прозрачный воздух обманывал глаз.
Долго еще кружились охотники, разевали рты на перелетающих вдали тетеревов. Тимошка пробовал забегать вперед, пугать их на Диму, но ничего не выходило.
В Драном овраге Тимошка скинул полушубок, — совсем запарился бегаючи, но белок тоже не оказалось.
Когда охотники совсем отчаялись и Дима не знал, как бы ему еще ругнуть Тимошку, чтоб отлегло от сердца, Тимошка вдруг увидел белку. Зверок сидел на невысокой липе и, строя уморительные рожи, что-то грыз.
Тимошка присел и затаился, как пес на стойке, указывая Диме рукой.
— Где, где? — шептал снова загоревшийся задором охотник. Наконец увидел и он.
Раздался выстрел. Зверок махнул пушистым хвостом и исчез. Теперь очередь ругаться настала Тимошке.
— Эх, ты-ы! А еще на меня накинулся, сам-то хорош, по воронам тебе…
Вдруг снова Тимошка заметил белку. И снова Дима промазал. Тимошка захлебывался от удовольствия: можно было всласть отругаться.
— Вот чорт, — оправдывался Дима, — ведь я в прыгающую цель бывало раз сто подряд в стрелковом кружке влеплял.
Через минуту еще отыскалась белка. Промах. Натерпевшийся Тимошка был в большем восторге, чем нежели бы Дима попал.
— Да ты сам-то стрельни.
— Мне нельзя: моя бухала на волков — белок в клочки разрывает!
В четвертый раз белка опять махнула пушистым хвостом, и раздался на весь лес радостный рев молодого охотника: она упала в снег к его ногам. Капелька крови заблестела на ее пушистом розовом носике. Дима прыгал и потрясал белкой, а Тимошка видел новых и новых скачущих по чернолесью.
— Вот она беличья республика!
После первого удачного выстрела наладились и другие, охотники в азарте гонялись за зверками и скоро увешались ими кругом.
— Довольно, — опомнился вдруг Тимошка, — а то всех побьем — на развод не будет, пускай останутся, детей разведут, а то в лесу скучно будет.
— Ладно, — Дима согласился и, довольный, перебирая в руках пушистые, застывающие тельца зверков, повернул лыжи обратно. С крутого овражка, чтоб показать Тимошке форс, он нырнул вниз. Лыжи взвились, как птицы. Тимошка не успел восхититься, как услышал треск и крик. Когда
— Как же нам быть?
— Как знаешь, — нахмурился Тимошка, — без лыж выбраться трудненько: с первых же шагов ввалишься по пояс, а до села нам десятка полтора верст.
— Чорт меня возьми! Взял бы я телемарки, те бы не сломались, а эти финки в лесу ни к чему…
— Да, теперь смекай выбираться, а то сумерки подойдут… жуть тогда в лесу…
Ребята сидели и гадали, а солнце уже закатилось за кроны деревьев, и на снег пали тени.
— Вот что, я поскорей пойду, — предложил Тимошка, — а ты жди: вернусь с лесником…
Дима оглянулся на примолкший лес…
— Нет, Тимош, я быстрей хожу, да я и одет легче, дай я пойду, а ты дождись.
«Ты лыжи-то сломал, ты и сиди», хотел ответить Тимошка, но вспомнил, что Дима гость от городских, ну-ка что случись — тогда конфуз всей деревне…
— Ну, иди, — сказал вдруг побледневший Тимошка и добавил: — человек ты нужный, а как я — все мы такие.
— Да что ты, разве что?! Я мигом слетаю!
Дима надел лыжи и заторопился.
— Держи оврагом, а там наш след будет, по нему и валяй, — крикнул вдогонку Тимошка.
Отъехавший Дима вдруг остановился, помялся и подал салют: «Будь готов!» Услыхал Тимошка и ответил ему серьезно и строго: «Всегда готов!»
После ухода Димы Тимошке стало жутко и тоскливо. Молчаливый лес, нависшие снега да пустое небо. Он попытался понемногу пробираться вперед. Но каждый раз рюхал все глубже. Тогда он бросил:
— На дерево что ль залезть? — Залез на дерево. Глядя на заходящее солнце, стал петь, растягивая слова, по-деревенски:
Солнце всходит и захо-одит, А в лесу кругом темно-о…Не пропел он и полчаса, как стал леденеть. Надо идти. А лес внизу мрачнеет, подернутый сумерками, и начинают мерещиться тени.
Сердце Тимошки сжалось, и, стискивая зубы, он слез и опять стал, рюхая, продвигаться вперед. Иногда удавалось стать на сучок, пройти по бревну, по хворосту. Но иногда страшно хотелось лечь прямо в снег и попытаться задремать до прихода людей.
Но Тимошка знал, что это смерть, и крепился. Он радовался, что не оставил Диму: наверняка бы замерз.
«Только бы поскорей вертался, теперь он наохотился, теперь в отряде будем действовать!» — думает Тимошка и пробирается вперед, то рюхая по пояс в снег, то отыскивая сучки и бревнышки. И опять отчаянно хотелось лечь и не двигаться.
А в лесу совсем сгустились сумерки, и где-то далеко, как пьяные мужики, заголосили сипло, не в лад свывающиеся к ночи волки.