Чердак дядюшки Франсуа
Шрифт:
Такие разговоры происходили часто между детьми. И сегодня Катрин, как всегда, жадно слушала своего друга и только изредка спрашивала:
— А мой отец? Когда ты выучишься, ты ему поможешь?
— Ну конечно. Я сделаю ему такую искусственную ногу, что никто не отличит её от настоящей…
— А разве такие бывают? — с замиранием сердца спросила Катрин.
— Сейчас их нет, но когда я стану доктором — будут. А не будут, так я придумаю сам!
— Мишель! — восхищённо произнесла Катрин. — Какой ты замечательный, Мишель!
— А знаешь, почему меня назвали Мишелем? — с оттенком гордости спросил мальчик. — Я и сам
— Почему? Расскажи!
— Отец встречал много людей, которые потом стали знаменитыми, и мы даже учили их имена на уроках истории… Но меня родители назвали не по имени какого-нибудь прославившегося человека, а в честь простого рабочего, которого отец полюбил на всю жизнь за его честность, бесстрашие и стойкость.
— Кто же это был? Как его звали? Мишель, а по фамилии как?
— Его звали Мишель Гамбри… Было это в апреле тысяча семьсот восемьдесят девятого года, месяца за три до того, как пала Бастилия. Среди парижских фабрикантов самым лютым врагом рабочих был владелец обойной фабрики Ревельон. И вот когда стало уже совсем невтерпёж от притеснений Ревельона, Гамбри вместе с другими рабочими пошёл к особняку фабриканта. Они потребовали, чтобы им платили больше и не заставляли так много работать. Рабочие прихватили с собой на всякий случай палки и жерди, а Ревельон попросил у правительства хорошо вооружённых солдат. Борьба была недолгая и неравная.
Зачинщиков арестовали, и Гамбри и его товарищи были повешены на Гревской площади. От свидетелей того, как палач исполнил позорный приговор, отец слышал, что Гамбри не дрогнув пошёл к приготовленной для него петле.
Лучшего слушателя, чем Катрин, Мишель не мог бы и пожелать. Во время его рассказа она затаив дыхание не сводила с него глаз; где-то в их глубине затаились слезинки. Когда же он кончил, она только глубоко вздохнула.
— После того как я узнал историю Мишеля Гамбри, — продолжал Мишель, — я всё время думал, как мне быть? Ведь родители, наверное, ждут, что я буду похож на этого замечательного человека. А я совсем обыкновенный. «Я хочу лечить людей!» Я так и сказал сегодня отцу. «Ведь и Марат был врачом, правда, ему мало кого пришлось лечить. А я буду спасать людей во время эпидемий чумы и холеры. И никогда не оставлю ни одного самого заразного больного». Папа рассмеялся и сказал: «Ты ещё мал, сынок, придёт время, выберешь себе дело по вкусу и по силам. Знай только одно: ни мама, ни я никогда не помешаем тебе быть тем, кем ты захочешь!» Понимаешь, Катрин, значит, я добьюсь своего и буду врачом. А я так боялся, что родители на это не согласятся!
— Как хорошо! — В голосе Катрин звучала радость за Мишеля, но слышалась и тревога: что будет делать она, Катрин, когда Мишель станет врачом? Ведь она мечтает только об одном: быть всегда подле него. — А я смогу тебе помогать? — робко спросила она.
— Конечно, ты будешь щипать корпию [7] для перевязки ран… Но, может быть, тебе не понравится такое дело?
— Я хочу быть рядом с тобой, помогать тебе во всём… Я всегда буду с тобой рядом… — И, помолчав, она добавила: — Вот когда я была маленькой, я мечтала о другом, — я хотела спасти Париж…
7
Ко?рпия — нащипанные из хлопчатобумажной ткани нитки. До появления ваты и марли они служили перевязочным материалом.
— Как это — спасти Париж? А от чего его надо было спасать? — И Мишель рассмеялся.
— Ничего смешного нет!.. — Катрин вспыхнула. Ещё минута и она наговорила бы злых слов, но взглянула на Мишеля, и сердце её тотчас оттаяло. — Когда мне было семь лет, отец рассказывал мне легенду о святой Женевьеве. Знаешь?
— Мы, наверное, это учили в школе, да я забыл… — признался Мишель.
— Хочешь, расскажу? — Глаза у Катрин загорелись.
— Конечно.
— Она родилась в деревне Сен-Клу и была пастушкой. И когда войска Аттилы [8] подходили к Парижу, жители Сен-Клу струсили и не хотели сопротивляться врагу. А Женевьева поднялась на горку, собрала всех жителей и громовым — голосом стала укорять их в трусости.
8
Атти?ла — предводитель гуннов (434-453).
— Почему же громовым? — удивился Мишель.
— Я не знаю, почему, — сконфуженно призналась Катрин. — Наверное, чтобы все услышали. И в самом деле, всем стало стыдно, и стар, и млад вооружились, чтобы не пропустить Аттилу, а потом, потом…
— Что же потом?
— А потом… Женевьева не понадеялась на храбрость жителей Сен-Клу и всю ночь молилась, прося бога спасти Париж. И бог внял её мольбам, он наслал такой туман, что окутал им весь Париж, и Аттила со своим войском не смог найти к нему пути. Ему пришлось повернуть вспять… Это всё сделала Женевьева…
— Ты в это веришь? — с сомнением в голосе спросил Мишель.
— Конечно, верю. Ведь все знают, что святая Женевьева — покровительница Парижа. Отчего это? А всё потому, что она его спасла…
— Не пойму я, кем же ты хочешь стать, не святой же? — всё с тем же недоверием спросил Мишель.
Катрин пропустила шутку мимо ушей.
— Женевьева и Жанна д’Арк были отважные, ничего не боялись. А я? Я… трусиха. Наверное, я не могла бы взять в руки меч.
— Так как же ты тогда хотела стать похожей на Женевьеву?
— Какой ты непонятливый! — рассердилась вдруг Катрин. — Я хотела молитвой спасти Париж, если… это понадобится.
— Да что ты! Вот, оказывается, что ты надумала! Нет, Катрин, ты что-то не то говоришь У нас дома священников не очень-то любят. И твой отец, а тем более Ксавье в церковь не ходят. А ты? Ты и вправду слишком много молишься. А что толку от молитв? Ты хоть раз видела человека, которому помогли молитвы? Лучше помогай мне и увидишь, сколько пользы можно принести людям и животным без всяких молитв.
— Вот когда ты со мной говоришь, Мишель, я тебе верю и всё понимаю. А Ксавье говорит непонятно. Он забывает, что я неучёная… С отцом-то я и поспорить могла бы, потому что он знает только про своего Наполеона. А о молитвах ничего объяснить не может, только сердится… Вот ты — другое дело.
— Ну и хорошо! Слушай хоть меня. Только скажи, зачем ты носишь на шее образок Мадонны?
— Я ни за что не расстанусь с ним! — пылко крикнула Катрин. Она вся раскраснелась от волнения, а руки судорожно прижала к груди, словно боялась, что Мишель силой отнимет у неё образок.