Череп императора
Шрифт:
— Да иду я, иду, — пробубнил я, свешивая ноги с кровати. Встал, протер глаза, сунул ноги в брюки. Звонок не умолкал ни на минуту.
— Сказал же — иду! Чего непонятно? — сказал я, подходя к двери.
Если бы не ставшая традицией утренняя тяжесть в голове, я, конечно, догадался бы. И если бы догадался вовремя, то мог выкроить еще пять минут для сна: такие визитеры, не добившись своего, не уходят. Ну конечно — кто еще мог ТАК звонить? На пороге стоял гнусно ухмыляющийся Осокин.
Наверное, целую минуту мы молча смотрели друг на друга.
— Дай догадаюсь сам, — наконец сказал я. — Тебя выгнали из больницы за подрыв моральных
— Ты бы лучше догадался пригласить меня войти, — не переставая ухмыляться, сказал Осокин.
— Проходи. Чувствуй себя как дома. Ты как — один или уже с дамой?
— Твоими бы устами…
Он прошел в прихожую, и только тут я разглядел — одет Осокин был, мягко говоря, странно. Явно чужие ботинки — на пару размеров больше, со сношенными каблуками. Пузырящиеся на коленках брюки, бывшие модными в те годы, когда я учился без ошибок вписывать буквы в строчки прописей. И почему-то подростковая рей-верская куртка.
— Леша, — испуганно сказал я, — ты стоял перед моим домом и раздевал прохожих?
Осокин стянул куртку, под которой оказался пиджак со значком токаря третьего разряда на лацкане, и аккуратно повесил ее на вешалку.
— Ты бы, Стогов, знал, как сложно выбраться из этой чертовой больницы. При поступлении всю одежду отбирают подчистую. А из дома вещи приносить запрещено.
— Поэтому ты решил принарядиться на ближайшей помойке?
— Бери выше. Все это богатство я последние двое суток выигрывал в карты у всей больницы. У тебя пиво есть?
— Посмотри в холодильнике, — сказал я и пошел умываться.
Когда спустя двадцать минут я вылез из ванной, Осокин сидел на кухне, скинув весь свой маскарадный костюм и нарядившись в мою лучшую футболку и джинсы. Перед ним на столе стояла полупустая бутылка пива («Памятка больному вензаболеванием». Пункт первый: «На весь период лечения больному категорически запрещается потребление любых алкогольных напитков, в том числе пива…») и открытый пакет немецких чипсов («Памятка…». Пункт четвертый: «…В целях успешного лечения больному также запрещается потребление острых, соленых и квашеных продуктов питания…»). Просветленный лик Осокина вполне созрел для написания с него картины на сюжет «После двухмесячного плавания Христофор Колумб делает первые шаги по американской земле».
Я достал из холодильника бутылку пива для себя, уселся в кресло и сказал:
— Ну, рассказывай, сифилитик, почему это ты вместо того, чтобы избавить добропорядочных граждан и гражданок от своего общества, разгуливаешь на свободе?
Как оказалось, Осокин элементарно сбежал из больницы. В четверг днем ему сделали последнюю инъекцию пенициллина, и с тех пор единственное, чем он занимался, — готовился к побегу. Выяснил у старожилов все возможные пути обхода постового, выиграл в карты необходимые носильные вещи («Не насовсем, только на выходные. Зачем мне все это тряпье?») и сиганул через красный больничный забор.
— Понимаешь, — говорил он, прихлебывая пиво прямо из горлышка, — мимо милиционера на улицу никак не пройдешь, он ворота на ключ запирает. Сам в будке сидит, телек смотрит, а дверь открыта — все видно. Зато если за главный корпус зайти, то по тополям, как по лесенке, на стену забраться можно. А там просто: спрыгиваешь на крышу пивного ларька — и вперед, — к вольному ветру странствий.
— Как пацан, честное слово, — удивился я. — Дай пять баксов этому офицеру, он тебе и ворота откроет, и честь на прощание отдаст.
— Ага, — хмыкнул Осокин, — ты еще посоветуй ему мою пресс-карту показать… Стогов, ты элементарно не врубаешься, во что меня угораздило вляпаться. Это же режимная больница. За уход из стационара там положена статья Уголовного кодекса. Все серьезно! Ты думаешь, что раз главврач поверил твоим журналистским бредням, то там все возможно? Обломись! Там одних сифилитиков — полтора этажа, человек триста в общей сложности. И у половины от сифилиса мозги уже через уши капают. Их выпусти наружу — через неделю в городе ни одной здоровой бабы не останется…
Он встал с дивана, открыл еще одно пиво и отхлебнул сразу чуть не полбутылки.
— Ты бы знал, чего я там насмотрелся! Будь ты на моем месте — на одном этом материале сделал себе самое скандальное имя в отечественной журналистике.
— Знаешь, — осторожно сказал я, — мне, в принципе, хватает и тех лавров, какие есть. Чужих не надо.
— Зря ты так. Это же школа жизни — круче, чем кругосветное путешествие. Со мной, например, парень в палате лежит — он вообще не ходит, на процедуры в коляске ездит. У него кличка «Мересьев». Я как-то спросил у него, что это за болезнь. Знаешь, что он ответил? У меня, говорит, за всю жизнь всего одна девчонка была. Странная какая-то жизнь, ну да ладно… Короче, заразила девица этого Мересьева гонореей. Дело-то пустяшное: три дня уколов — и ты снова в строю. Но он не знал. Решил, что он у девчонки тоже был единственный, и внимания на резь в паху не обращал. Долго не обращал — лет пять. А потом у него — хлоп! — поражение суставов, отказали ноги. Навсегда! Нет, ты врубаешься? Парень в своей жизни трахнул всего одну девицу, и теперь никогда в жизни не сможет ходить! Ч-черт! Был бы я таким, как наши редакционные орлы из отдела городских проблем, я бы на эту тему роман написал.
— Чего ж ты сбежал-то? Сидел бы в больнице, набирался жизненного опыта.
— А знаешь — скучно там. Пока колют пенициллин — вроде ничего. А как доколют — так о тебе все словно забыли. Целую неделю нужно лежать просто так — ждать, не закапает ли снова. У меня первые анализы только в следующую среду будут брать — что ж, мне там так до среды и сидеть?
— Да-а, — покачал головой я.
— И потом, там ведь ни алкоголя, ни женщин нет — а разговоры, сам понимаешь, только об этом. Потому что мужики там только называются «больные», а на самом деле они поздоровее некоторых докторов будут. Соберутся вечерами в курилках и давай о бабах трепаться. Те, которые в тюрьмах побывали, пенисы свои с имплантантами показывают, хвастаются. Остальные по сотому разу излагают, от каких таких фотомоделей с восьмым размером бюста заразу подцепили… Атмосфера массового психоза.
Осокин чему-то ухмыльнулся, приложился еще раз к бутылке и продолжал:
— Я тут позавчера с девчонкой одной у нас в больнице познакомился. Приехала откуда-то — то ли из Актюбинска, то ли из Урюпинска… Учится на медсестру, а у нас уборщицей подрабатывает. У нее на отделении своя комнатка с кушеткой, все по-человечески. Она мне с утра и говорит: ты вот, мол, Леша, парень нормальный, а бывают ведь у нас тут такие… Выхожу как-то ночью на задний двор, а там, говорит… Мужики!.. Такое друг дружке делают!.. Я бегом к дежурному врачу, он милицию вызвал, их всех троих и забрали. Я ее спрашиваю: «Пардон, мол, не понял, почему троих?» А она только надулась обиженно и к стенке отвернулась…