Шрифт:
Олеся Николаева
Черепаха
Ну и попутчик же мне тогда попался, этот Эн с Точкой! Думала - приличный человек, бывший структуралист, ученик Лотмана, поэт (Самойлов когда-то его поминал: "Приезжал ко мне из Тарту Эн с Точкой, читал стихи, неплохие"). Ну а кроме того - профессор, завкафедрой русской литературы, а он...
Ехали мы с ним в командировку от Литинститута аж в Албанию - налаживать культурные связи, читать лекции, везли две коробки русских книг. Был конец мая 1994-го. Жара ужасная. Вагон набит челночниками, бесконечные границы: Россия Украина, Украина - Молдавия,
В вагоне мы и познакомились, до этого я никогда его не видела: полненький, с брюшком, очки, залысины, пухленькие короткие ручки. Одним словом, шляпа, интеллигент несчастный. Все время отчего-то волновался, поеживался, озирался.
Нас не досматривали, мы - делегация. У нас об этом специальная бумага с печатью, у нас особые визы, выданные МИДом. Каждый раз, когда заглядывал кто-нибудь из таможенников-пограничников, Эн с Точкой шебуршил в папке своими маленькими ручками и протягивал им нашу охранную грамоту:
– Делегация. Я - глава.
Те смотрели бумагу, порой даже брали под козырек и не приставали.
– Волнуетесь?
– спросил Эн с Точкой, лишь поезд тронулся.
– Я волнуюсь. Все-таки заграница. Всякое может случиться, провокации... Первый раз еду. Вот, взял в дорогу все необходимое.
Полез под полку, не поленился, достал туристский брезентовый рюкзак, извлек из него военный бинокль, котелок, алюминиевую кружку с ложкой и старенький транзистор "Спидола".
Как только пересекли границу бывшего СССР, неотрывно глядел в бинокль на скудные румынские земли.
– А наши степи просторней.
Потом - на поросшие лесами горы Болгарии:
– А у нас Саяны выше.
Увидел, что я читаю Томаса Манна, кажется, "Иосиф и его братья":
– А наш Толстой лучше.
Сидел, крутил старенькую "Спидолу", ловя вести из Отечества. Та шипела, свистела, нечленораздельно клокотала.
– Вы протокол хорошо знаете?
– спросил, когда мы подъезжали к Софии.
– Какой еще протокол?
– удивилась я.
– Ну что куда носить. Я вон целый чемодан с собой везу, костюмы, галстуки. Завтра днем у нас встреча с послом - так как, по протоколу одеваться или можно без?
– Без, - успокоила его я.
– Тридцать градусов в тени, какой еще протокол.
– Ну смотрите, чтоб я лицом в грязь не ударил. И не отходите от меня. Я языков не знаю. Заблужусь. Могут быть провокации. Там сейчас американское влияние. Всякое может быть.
Так он и ходил за мною потом повсюду хвостом. Я - в магазин, он - в магазин, я - обедать, он - обедать, я - в уборную, и он туда же.
За первым же ужином объявил мне:
– Мы с вами по разные стороны баррикад. Вы в каком Союзе писателей "российском" или "России"?
Честно говоря, я и не знала, как именно он называется. Потом поняла, что он имеет в виду:
– Я, по всей видимости, в "жидо-масонском". А вы, наверное, в "фашистском"?
–
– удивился он.
– Я там, где Владимир Иванович Гусев. Это - самый лучший Союз писателей. А вы - в другом. Вы - где Наталья Иванова. Вот я и говорю, что мы по разные стороны баррикад.
Ну и, честно говоря, баррикады - не баррикады, но некоторая конфронтация у нас действительно возникла. Еще бы, лекции читал он примерно так:
– В России сейчас ужасная ситуация. До чего ведь дошло - Фадеев, Горький, Серафимович, Фурманов - в полном загоне. А Булгакову, Набокову, Платонову зеленый свет.
Албанцы негодовали.
– Как, неужели Серафимовича не печатают! Непостижимо!
Окружали нас плотной стеной, интересовались:
– А когда к нам Валентина Терешкова приедет? А как поживает Марина Ладынина? А как здоровье Клары Лучко?
...Дело в том, что албанцы когда-то так любили русский народ, что называли детей по фамилиям видных советских деятелей. В пятидесятые-шестидесятые годы по албанским улицам и ущельям бегали мальчишки, откликавшиеся на имена Чуйков и Чапаев, Жуков и Жданов. Потом Энвер Ходжа обвинил Советский Союз в оппортунизме, и всех местных Кировых и Молотовых, Гагариных и Горьких стали сажать и расстреливать. Если кто из них и уцелел, сейчас им было под пятьдесят. Они-то особенно радушно зазывали нас в гости, дружно пели "Катюшу" и возмущались, что у нас собираются выкинуть Ленина из Мавзолея.
– Это акт вандализма!
– говорили они и ставили нам в пример египтян, до сих пор содержащих своих фараонов в отведенных для них гробницах.
– Мнение народа, - довольно кивал мне на них Эн с Точкой.
– Видите, народ не с вами, а с нами. Народ не потерпит.
А сам от меня - ни на шаг: мало ли что, еще украдут.
– Да что у вас красть?
– поражалась я.
– Носовой платок? Зубочистку?
– Меня, меня самого могут украсть как главу русской делегации. А потом выкуп будут требовать у России!
– с достоинством отвечал он.
Я все дивилась и спрашивала про себя: ну и при чем тут Самойлов? И где там Лотман?
А он все ходил за мной, все проявлял классовую бдительность, бубнил, заклинал:
– А у нас лучше. Товары - качественнее. Продукты - натуральнее. Что это вы покупаете? Кофейник? Да у меня таких кофейников дома... пять. Это - кока-кола? Не пейте! Наш лимонад - лучше.
Я вспомнила, как одно время у моих детей была нянька. И вот она время от времени подбиралась ко мне и с лучезарной улыбкой говорила:
– Олеся, какая же все-таки Мария Ильинична Ульянова была замечательная женщина!
В конце концов, мы были вынуждены с ней расстаться, и она писала на меня доносы в Союз писателей, что я не имею никакого уважения к семье Ульяновых. Секретарша Марь Иванна мне их потом зачитывала по телефону.
Ну и здесь я не выдержала заклинаний, надерзила этому Эн с Точкой:
– Не понимаю, как вас там в вашем Союзе писателей держат? Неужели не поминают структуралистское прошлое? Или просто - гоняют за пивом. Признайтесь, а? Ведь они не могут вас принимать всерьез. Отчество у вас басурманское и выговор подозрительный.