Через мой труп
Шрифт:
В отличие от него, я такой уверенности не испытывал. Для меня ярмарка была необходимым злом, поскольку я никогда не любил становиться объектом чужого внимания. Тем более мне не хотелось этого сейчас, в сложившихся обстоятельствах.
— Интервью уже организованы. — Улыбка Финна исчезла. — От TV-3 [20] будет Линда Вильбьерг. — Он развернул ладони ко мне, словно защищаясь. — Знаю-знаю, ты ее недолюбливаешь, однако у нас не было выбора, да и народ на нее пойдет — публике она нравится.
20
TV-3 —
Я кивнул:
— Ладно. Просто представлю себе ее с петлей на шее, тогда все сойдет.
Финн рассмеялся:
— Думаю, она до сих пор не простила тебе «Медийную шлюху».
На протяжении ряда лет Линда Вильбьерг была владелицей толстого литературного журнала, в разное время сотрудничавшего с различными телеканалами. Когда-то мне казалось, что именно она виновата в том, что наш с Линой брак распался. Разумеется, все это была чепуха, однако в первые годы после нашего развода я был жутко озлоблен и, когда писал роман «Медийная шлюха», постарался сделать один из женских персонажей максимально похожим на Линду Вильбьерг. Параллелей было так много, что лишь самый тупой читатель не распознал бы сходства. Самоуверенная и амбициозная Вира Линдаль, телерепортер, погибала страшной смертью: ее повесили прямо в продюсерской, зацепив веревку с петлей за потолочную балку. При этом ей засунули во влагалище распечатку только что взятого ею интервью. Журнал Линды Вильбьерг так и не напечатал рецензии на этот роман, однако с тех пор от его владелицы невозможно было услышать ни единого доброго слова в адрес моих книг, если она вообще одаривала их своим вниманием.
— Я не включил тебя в список приглашенных на праздничный обед в субботу вечером, — продолжал между тем Финн. — Но если захочешь, ты только скажи — уж тебе-то место всегда найдется.
Я покачал головой:
— У меня уже есть другая договоренность.
В действительности никакой договоренности у меня не было, однако я знал, что после долгого дня, проведенного на книжной ярмарке, вечеринка с теми же самыми людьми, с которыми я общался днем, будет последним из мест, которое мне захочется посетить.
Мы с Финном беседовали еще добрый час. В основном о предстоящей ярмарке, интервью и о том интересе, который иностранные издательства уже начали проявлять к роману «В красном поле». На этот раз сообщения пришли из Германии и Норвегии — верный знак того, что продажи будут высокими. Мой первый бестселлер «Внешние демоны», а также последовавший непосредственно за ним «Внутренние демоны» довольно хорошо раскупались за пределами Дании, однако постепенно интерес к ним угасал. И вот теперь наметились неплохие перспективы для новой книги. Чем больше Финн говорил о своих переговорах и ожиданиях, связанных с романом «В красном поле», тем отчетливее я понимал, что остановить запущенный механизм уже не в наших силах.
На обратном пути я захватил у администратора свою почту. Эллен сложила пачку писем и пришедший на мое имя большой конверт в черный пластиковый пакет с логотипом издательства.
— Надеюсь, твой новый роман станет хитом сезона, — с улыбкой сказала она.
— Хочется верить, — улыбнулся в ответ я.
Эллен принадлежала к той категории очаровательных людей, которые прекрасно выполняют свою работу, оставаясь неизменно внимательными и приветливыми ко всем. Я никогда не слышал от нее дурного слова в адрес кого бы то ни было, а достоинство и профессионализм, которые Эллен, казалось, так и излучает, наилучшим образом сказывались на репутации издательства.
— А нам это теперь ох как нужно, — осторожно оглядевшись по сторонам и понизив голос, сказала она.
Я облокотился о стойку:
— Что
— Успех нам сейчас просто необходим, — по-прежнему шепотом продолжала она. — Со времени последнего изданного нами бестселлера прошло уже порядочно времени, и дела идут не очень.
— Финн ничего мне об этом не говорил.
Эллен покачала головой.
— Он — последний, кто в этом сознается, — сказала она. — Или просто притворяется, чтобы не волновать всех нас. — Эллен вздохнула. — Если твоя очередная книга не станет хитом, у нас довольно мрачные перспективы. Видимо, поэтому он так и старается — из кожи вон лезет, чтобы о ней заговорили.
Мне нелегко писать все это.
Оказалось, что следовать моему первоначальному плану — отбросить все эмоции и просто заставить слова литься рекой, беспрепятственно ложиться на бумагу — гораздо сложнее, чем я себе представлял. Нет, память здесь ни при чем — я все прекрасно помню, однако, как только я пытаюсь облечь в слова все эти картины и образы, в дело вступает подсознание, которое стремится их переиначить и исказить. Я начинаю более точно указывать время, диалоги становятся четче, общее настроение — легче.
Но все эти подмены не проходят бесследно. Я чувствую, что рядом со мной незримо, скрываясь в тени, присутствует некто, какой-то критик, который все время заглядывает мне через плечо, постоянно отмечает допущенные огрехи и заставляет вновь сосредоточиться всякий раз, как я начинаю отходить от намеченной линии. Когда это происходит, во мне возникает смутное беспокойство, и оно не отпускает меня до тех пор, пока я не возвращаюсь и не переписываю те эпизоды, где я покривил душой, не исправляю пассажи, где были опущены какие-то детали или же приуменьшена значимость собственного участия в событиях.
Лишь когда я исправляю все эти несоответствия и неточности, появляется возможность двигаться дальше. При этом я чувствую себя так, будто раздеваюсь на публике, и прекрасно осознаю, что дальше будет еще хуже.
10
В юности я никогда не испытывал особого желания жениться. Брак представлялся мне некой искусственной конструкцией, в основе которой в худшем случае лежала религия, то есть лицемерие, а в лучшем — бюрократический прием, направленный на увеличение списания налогов, то есть тот же обман. Мои друзья-коллеги по «Скриптории» придерживались точно такого же мнения, и мы не стеснялись озвучивать свою непримиримую позицию и излагать непреложные аргументы в ее защиту при каждом удобном случае. То, что, несмотря на все это, сам я впоследствии женился, едва ли можно объяснить какими-нибудь рациональными причинами — просто я почувствовал, что не могу этого не сделать.
Все те месяцы, что прошли с моей первой встречи с Линой, запомнились мне как одна сплошная череда радостных откровений. Раз за разом она изумляла меня своим искрометным юмором или же тем, насколько точно совпадали наши с ней интересы. Когда мы с ней занимались любовью, ощущение нашей близости поражало меня такой остротой чувств, какую мне никогда и ни с кем до тех пор не доводилось испытывать. Я и не подозревал прежде, что отношения с женщиной могут приносить подобное счастье. С ней я мог говорить обо всем, что мы, как правило, и делали. Наши с ней взгляды на политику и иные проблемы обычно совпадали, а если порой и отличались, то споры вовсе не портили нам настроение. Мы с Линой были вместе практически постоянно, за исключением того времени, что тратили, соответственно, на работу и учебу.